Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Многие называли Ферранте трусом, но я так не считала. Он был по-своему храбрейшим человеком. Ему надоело лгать, добиваться справедливости для Джулио несправедливыми методами. Наверное, как и я, видел во снах белые кости Катеринеллы. Но в отличие от меня мог припомнить и выражение ее лица, когда открыл клетку и швырнул туда веревку.

Ферранте заточили в комнате под покоями мадонны в Торре-Маркесана, на том же этаже, что и ее кухня. Когда кто-то из поваров сообщил, что видел, как Ферранте смотрел из окна на площадь, где в тот день публично вешали человека, обвиненного в интимных отношениях с ослом, герцог приказал заложить окно кирпичами. Мы слышали, что в Риме арестовали певца, Джана-Канторе, и тот устроил грандиозное представление для дознавателей понтифика в Сант-Анджело. Его Святейшество, как поговаривали, с нетерпением ожидал новых событий в саге Эсте, как ждет ребенок следующего эпизода сказки на ночь. Я же при каждом новом откровении ловила на себе пытливые взгляды, слышала в голосах многозначительность, старалась сохранять серьезное лицо, в нужных местах сочувственно или потрясенно хмыкала, и мне казалось, что топор палача уже щекочет волоски на моей шее.

Но вопреки здравому смыслу, я была готова страдать, потому что, как и Чезаре, зависела от прихоти тех сил, на которые была не способна повлиять. Это нас уравнивало.

В начале августа во дворце Сигизмондо начался суд над заговорщиками. Дворец назывался Скифаноя, то есть дворец забывчивости. Кажется, идея так его назвать принадлежала Джулио. Сам он оставался в Мантуе. Дон Франческо и донна Изабелла решили, что его не следует выпускать из комнаты, но отослать обратно в Феррару отказались, даже когда герцог прислал за ним отряд арбалетчиков.

Суд открывала мрачная пародия на пышное зрелище в ознаменование перехода к следующему празднику. Одного из заговорщиков, Герардо из Карпи, провезли по площади верхом на лошади задом наперед и в кандалах. Перед ним вышагивали священники и воины, среди всех выделялся фра Рафаэлло. Его толпа приветствовала с не меньшим энтузиазмом, чем освистала Герардо. Мы наблюдали за происходящим с балкона над главными воротами, в окружении предков герцога, Борсо и Никколо, человека, казнившего Уго и Паризину.

Герардо поднял на нас взгляд, когда его провозили мимо, и я невольно посмотрела ему в лицо. Знал ли он моего сына? Смогу ли я увидеть за поволокой ужаса и непонимания образ моего маленького рыжеволосого мальчика, каким он был сейчас, объезжающего пони, выводящего первые буквы, атакующего деревянным мечом соломенные пугала на заднем дворе дона Альберто? Женская глупость, но когда зазвучал кафедральный колокол, все равно что похоронный звон по дому Эсте, каждому из нас нужно было за что-то зацепиться. Когда мы в то утро одевали донну Лукрецию, она выбрала, помимо других украшений, камею Чезаре. Разумеется, перстень был велик, пришлось крепить его на пальце с помощью согнутой золотой булавки.

Позже в тот день весь двор и городская знать посетили в соборе торжественную мессу. Когда мы шли по проходу, возглавляемые Ипполито и его священниками, а из личной часовни герцога доносился хор, с которым когда-то Джан-Канторе пел, я отвела взгляд от напольных плит и покосилась на Черную Мадонну. Все то время, что мы стояли, молились на коленях, склонив головы, молчали или бормотали «аминь», ее лицо в рамке чеканного золота утешало меня невыразительной бесстрастностью, нарисованной улыбкой, миндалевидными, ничего не видящими глазами. Она не видела ни то, как напряженно сгорбились плечи Ферранте на следующий день после смерти Катеринеллы, ни радость Гидеона, когда он приглашал меня отпраздновать хануку, ни перья, оставленные его гусем, которые еще долго летали среди пылинок в холодных сумерках. Она ничего не знала ни о нас, ни о нашей любви, ревности, страхах и разочарованиях. У нее не было сердца, которое кто-то мог бы разбить. Интересно, сколько она тут провисела, чего еще она не видела и чего не увидит в будущем? Эта мысль утешила меня, как молитва.

На следующее утро, выехав пораньше, чтобы избежать августовской жары, кортеж донны Лукреции отправился в Бельригуардо, минуя по пути то место, где люди Ипполито устроили засаду на Джулио, со всеми вытекающими прискорбными последствиями. Я затеяла безрадостную игру сама с собой. Если нас не остановят там люди герцога, посланные, чтобы меня арестовать, значит, со мной все будет в порядке и Ферранте не назвал моего имени. На лугу, где Джулио охотился с соколом, я выбрала точку между ушами своей лошади, уставилась туда и постаралась не обращать внимания на мурашки, что забегали по спине. Но я не смогла отмахнуться от того, что услышали мои уши, когда мы приблизились к краю луга и позади раздался приближавшийся топот копыт. У меня задрожали ноги. Я приникла к луке седла, чтобы не свалиться, и попробовала сосредоточиться на Чезаре. Как он вел себя, когда в Неаполе за ним пришли люди Гонсальво де Кордова? Держался ли он любезно, смиренно или впал в ярость? Смеялся или плакал, проклинал Фортуну и себя за то, что доверился ей? А мне что делать? Герцог ведь должен понять, посочувствовать. Я просто хотела вернуть себе сына, только и всего. Разве это не естественно?

Вот всадники и догнали нас, двое, тяжело дышат, кони взмылены, с потемневшими от пота шкурами.

– Послание герцогине, – задыхаясь, проговорил один, а второй поравнялся с экипажем герцогини и бросил несколько слов охраннику, ехавшему сбоку. Экипаж остановился. Рука в перчатке отвела в сторону занавеску, гонец спешился, преклонил колено и быстро сказал что-то в окошко.

– Что там? – поинтересовалась я у второго охранника.

Герцог лично вышел встретить жену, когда мы вернулись. Стоя у подножия длинной лестницы во дворе, он выглядел старым и сломленным. Со склоненной головой и опущенными плечами, герцог казался гораздо ниже ростом и слабее окружавших его охранников. Джованни соскочил с пони и помчался к мадонне, пока та приседала перед герцогом. Мальчишка посмотрел на герцога своими круглыми любопытными глазенками, после чего громко спросил:

– Ты что, плакал?

– Дон Джованни! – Я отвесила ему хорошую затрещину и сунула в руки Фонси. – Держи, отнесешь его в сад. Ему нужно побегать после дороги.

Ребенок хотел пожаловаться сестре на такое обращение, но передумал и убежал с собачонкой в руках. Признаюсь, я принялась нарочито возиться со шлейфом мадонны, якобы из опасения, как бы та не споткнулась на лестнице, и все для того, чтобы подслушать ее разговор с герцогом.

– Джулио возвращается. На сей раз я послал за ним двести человек, включая албанских кавалеристов. Это нагнало на Франческо страху, можешь не сомневаться. Теперь дело за формальностями. Улик предостаточно. Судя по показаниям, на него работал какой-то еврей, изготавливал яды.