Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

В дверь постучали, в зал бочком вошел мастер Бурчард, папский церемониймейстер, и сказал что-то Чезаре. Скромно одетый, с окладистой седой бородой, он напомнил мне отца. Хотя мы не одевались по иудейским правилам из-за того, что отец имел дела с Ватиканом, его одежда всегда отличалась скромностью – длинные темные одеяния, разве что отороченные беличьим мехом зимой. Меня охватили мрачные мысли, злоба на себя за то, что уступила уговорам отца и вот теперь жажду перехватить взгляд черных глаз Чезаре больше, чем обрести чистую душу или ясное сознание. Меня разозлили также и амбиции отца, бросившего нас с матерью ради того, чтобы сколотить состояние в Риме. Во всем, что теперь происходило, только его вина.

Слуги вносили в зал обитые серебром сундуки и ставили перед Чезаре, донной Лукрецией и Его Святейшеством, затем открывали крышки и опускались рядом на колени. Чезаре сказал, что мужчины, проявившие, по его мнению, а также по мнению досточтимой донны Лукреции и Святого Отца, самую большую удаль с проститутками, получат призы. В случае разногласия, добавил он с полуулыбкой-полуухмылкой, главным арбитром выступит Фьямметта, имеющая огромный опыт. Победителей приветствовали аплодисментами и свистом, когда тем вручали парчовые дублеты [18] , шляпы, испанские кожаные туфли и вышитые рубашки. В последнее время мы целыми днями вышивали рубашки, думая, что они предназначаются для дона Альфонсо д\'Эсте или для господ и пажей, которым предстояло сопровождать донну Лукрецию в Феррару. Наверное, так оно и было, просто в этом дымном свете нельзя было ничего разглядеть.

После вручения наград донна Лукреция поднялась, чтобы уйти, хотя веселье, похоже, должно было продолжиться до рассвета. Мы выстроились позади нее, и каждая приседала в реверансе перед понтификом и Чезаре. Он подаст мне знак, мечтала я, обязательно признает то, что произошло между нами во время танца. Но между другими парами во время танца произошло гораздо больше, после того как мы исполнили с ним павану, и сейчас Чезаре интересовала расстановка столов для игры в карты, а не то, как пожелать спокойной ночи какой-то там придворной даме. Я так расстроилась, что не заметила, куда ускользнула Анджела, пока не оказалась опять одна в своей комнате, борясь со шнуровкой при свете единственной свечи, а потом дрожа под одеялом в рубашке, к которой прилип аромат ванили и сандала и еще какой-то запах – грубый и резкий.

Хуже всего приходилось ночью. При свете дня, по мере приближения даты отъезда и свадебных торжеств, не оставалось времени на размышления. Утром, после мессы, мы усаживались с донной Лукрецией в ее личных покоях и занимались рукоделием, по очереди читая вслух иногда из «Жития святых», иногда из писем святой Екатерины, к которой мадонна испытывала особое расположение, иногда поэзию или романы со множеством страдающих от любви рыцарей и хладнокровных дам. Что со мной не так? – удивлялась я. Почему я чаще сопереживаю рыцарям, чем дамам? Кроме того, почти ежедневно нас приглашали на пышные трапезы, а после них устраивались спектакли и развлечения для гостящих феррарцев. К кардиналу Ипполито теперь присоединился в Риме его брат, дон Ферранте. Святой Отец горел желанием произвести впечатление на своих новых родственников. Даже Чезаре, как твердила молва, принимал послов лежа в кровати, настолько его измотала активность старика.

И хотя каждую ночь мы валились в постель от усталости после танцев, банкетов, живых картин, представлений акробатов и кастратов, я не могла уснуть. Гудящая голова и ноющие ноги не шли ни в какое сравнение с вожделением, что горело у меня внутри, как огонь, который, как я полагала, разводили подрывники Чезаре под стенами крепости. Я часто рыдала. Мне казалось, я схожу с ума. Как можно тосковать по тому, чего у тебя никогда не было?

Я нередко оставалась одна. Анджела, бывало, коснется руки на прощание и молча исчезнет, чтобы встретиться со своим возлюбленным, как только мы подготовим донну Лукрецию ко сну. Не будь я так поглощена своей тоской, я бы заметила, что их роман развивается чересчур бурно. Анджела совсем потеряла голову, иногда уходила к нему даже в середине дня, если донна Лукреция писала письма или принимала просителей – в таких случаях она больше нуждалась в секретаре, чем в нас. Анджела только и думала об Ипполито, поэтому не сразу обратила внимание на то, что происходит со мной.

– В чем дело? – строго спросила она однажды ночью, когда месячный цикл обрек ее на безгрешность. – Все еще скучаешь по дому?

Я подумала о том, как Чезаре восхищался моими волосами. Какие светлые, бормотал он. Я была девушка, а потому носила волосы распущенными, а потом прихватывала лишь узким серебряным обручем, чтобы они не падали на лицо. Они похожи на… тут он умолк, словно не сумел подобрать подходящего сравнения или засомневался, следует ли воину произносить подобные комплименты даме или лучше оставить их поэтам.

– Нет, – ответила я. – Анджела, а это правда насчет девственниц Капуи?

– Полагаю, доля правды в этом есть. – Она рассмеялась. – Хотя скорее кузену Чезаре пришлось запираться в башне, чтобы защититься от ненасытных девственниц. Так будет правдоподобнее.

– Да, наверное.

Я услышала ее вздох, затем шорох простыней и удары по кремнию. Внезапно вспыхнула свеча, и я посмотрела на Анджелу, только сейчас осознав, что у меня опухшие веки и покрасневший нос.

– Иди сюда, – позвала Анджела, протягивая руку. Я забралась в кровать рядом с ней и села, поджав колени. Анджела обняла меня за плечи. – Не мучай так себя. Он этого не стоит.

Анджела солгала.

В тот день Чезаре давал представление боя быков на площади Святого Петра, за которым мы наблюдали с лоджии над центральным входом дворца Санта-Мария. Ветер с реки принес холодный дождик, он так и впивался нам в лица, но плохая погода не разогнала толпы. Зрители толкались на баррикадах, установленных вокруг площади, и согревались маленькими горячими пирожками с выдавленными в тесте гербами двух семейств – Эсте и Борджа. Торговцы получили специальные лицензии от Его Святейшества взамен части выручки. Римляне не делают особых различий между испанцами и евреями, и, видимо, они правы. И хотя римляне склонны обвинять и тех, и других во всех своих бедах, против двух испанских обычаев им не устоять – корриды и карточной игры.

Площадь покрылась выбоинами и рытвинами после того, как туда свезли быков и лошадей. На ветру развевались знамена и флаги, прибавляя ярости и без того рассвирепевшим быкам, плевавшимся пеной после того, как над ними потрудились пикадоры и бандерильеро. Чезаре расправлялся с каждым быком в одиночку, стоя на земле, действуя лишь легкой шпагой. Он полагался только на свою быстроту и точность удара, благодаря чему мог возобладать над силой и хитростью животного. Танцевал перед быками, изворачивался и увертывался; он флиртовал, заманивая их на острие шпаги, чье тонкое лезвие глубоко вонзал между лопаток, откуда лежит прямая дорога к сердцу.

Читать дальше