Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

– Вот ты где, коварная девчонка! – крикнул Чезаре, сверля меня взглядом. Тиресий залаял в поддержку хозяина и тоже уставился на меня, хотя и был абсолютно слепой. Швырнув мою вуаль на пол, Чезаре продолжил: – Надеюсь, твое каменное сердце обрадуется, узнав, что мы все равно выиграли. Всю скачку вела лошадь из Мантуи, но в районе пирамиды на окраине города она сбросила наездника.

– Кто-то ее напугал из толпы, – прорычал рябой.

Я принялась гадать, кто этот человек, что так безнаказанно перебивает герцога Валентино.

– Несомненно, – подтвердил Чезаре.

– Герцог, дон Микеле, что означает ваш приход? Неужели в ваших душах не осталось благочестия? Взгляните на эту женщину. – Донна Лукреция указала на сестру Осанну.

Дон Микеле рухнул как подкошенный на колени и принялся усердно креститься. Чезаре лишь взглянул на свою сестру.

– Ты знала о моем приглашении синьорины Донаты. Что на тебя нашло, почему ты решила пересечь мне дорогу?

Не успела донна Лукреция открыть рот, чтобы ответить, как сестра Осанна отвернулась от нас и посмотрела на Чезаре, стоявшего позади нее. Я заметила, как румянец гнева отхлынул от щек Чезаре и он стал белее апостольника сестры Осанны. Пес съежился, положил морду на лапы и заскулил.

– Царства людские – всего лишь солома, объятая огнем, – изрекла сестра Осанна своим необычным сильным голосом. – Чем ярче загоришься, тем быстрее тебя потушат. Берегись, маленький герцог, берегись руки Великого Мстителя.

Чезаре покачнулся. Я подумала, что он потеряет сознание, и вскочила с пуфика, намереваясь кинуться ему на помощь. Но сестра Осанна, хотя и стояла ко мне спиной, подняла руку, останавливая меня, и повязки упали, открыв колотую рану с запекшейся кровью. Я замерла, как громом пораженная, словно наткнулась на невидимую стену. В зале внезапно стало холоднее, даже настенные изображения, казалось, поеживались. Отец Евстасий принялся растирать предплечья – видимо, тоже почувствовал сквозняк. Какие бы указания он и аббатиса ни дали сестре Осанне, она действовала вразрез заготовке.

Чезаре зашевелил губами, но не издал ни звука. Наконец он хрипло прошептал:

– Двадцать восемь.

– Двадцать, – отозвалась сестра Осанна, и это почему-то вызвало у него смех.

– Ты мне льстишь, сестра, – сказал он.

Сестра Осанна отвернулась от Чезаре с презрением.

– Мои повязки! – скомандовала она помощницам, однако те не спешили повиноваться, переводя взгляд с аббатисы на донну Лукрецию.

Донна Лукреция кивнула, и они принялись заново перевязывать раны сестры Осанны. Вернулась Катеринелла, принесла воды, по ее черному лицу ничего нельзя было понять, хотя, может, сказывался опыт прислуживания донне Лукреции.

– Идем, – произнес Чезаре, протягивая мне руку. – Гонки на кабанах не начнутся, пока я не приду. Ты больше ничего не пропустишь.

Мне показалось, будто рука дона Микеле чуть подвинулась к рукояти одного из кинжалов, висевших у него на поясе.

– Мадонна?..

– Иди, Доната. Так как сестра Осанна должна сопровождать нас в Феррару, у тебя будет еще предостаточно возможности извлечь для себя пользу из ее святости.

Я взглянула на Чезаре, пытаясь понять, какой эффект произведет на него эта новость, но, видимо, он отнесся к сестре Осанне, как к обыкновенной монахине, ничуть не лучше любой другой, что повстречалась бы ему на улице или в Ватикане, в залах аудиенции. Сунув мою руку себе под локоть, он принялся обсуждать ставки с доном Микеле, а я была предоставлена самой себе и наслаждалась теплом его тела, пока он вел меня по многочисленным коридорам и лестницам. Вскоре мы пришли к маленькой незаметной двери. Дон Микеле открыл ее ключом, который передал ему Чезаре, и отошел в сторону, пропуская нас. Чезаре пригнул голову, чтобы не стукнуться о косяк. Прямо из низкого извилистого коридора в самой старой части дворца Санта-Мария мы шагнули в похожую на пещеру, пропитанную фимиамом базилику, прохладную и тихую, если не считать едва слышных шагов священников, готовящих следующую службу. А теперь к ним присоединился звон шпор Чезаре и дона Микеле и мои собственные шаги, когда мы пересекали неф. Пройдя за алтарь, мы оказались у второй небольшой дверцы, ее закрывала ширма с изображением триптиха «Муки святого Петра».

– Сколько часов я провел на коленях в этом месте, – заметил Чезаре, роясь в кисете, висевшем на поясе. – От одного воспоминания они начинают ныть. Тебе известно, что я когда-то был кардиналом?

Еще бы! Весь Рим гудел, обсуждая скандал, и нигде так горячо не спорили, как в классной комнате монастыря Святой Клары, когда после убийства дона Хуана Чезаре отрекся от религиозного призвания, чтобы занять пост брата во главе папских войск.

– Только время зря потратил, – добавил он, покачав головой.

Но прежде, чем я успела спросить, что он имеет в виду, ключ нашелся и вторая дверь открылась. Потянулась еще череда лестниц и коридоров, но уже лучше освещенных, чем в Санта-Марии, с мраморными полами и гобеленами на стенах. Я предположила, что мы в Ватикане, и через несколько секунд мы шагнули из окна второго этажа на короткий мостик, ведущий к трибуне, установленной перед дворцом для Папы Римского и его гостей.

Когда мы появились на трибуне и остановились рядом с троном, толпа взревела так дружно, что этот рев ударил мне в грудь, чуть не выбив из меня дух. Зрители стояли плотной толпой за деревянными ограждениями и ждали начала состязания. Под напором тех, кто оказался напротив трибуны, доски стали выгибаться и трещать. Гвардейцы в ливреях Чезаре взяли наперевес алебарды, готовясь отразить прорыв. Лезвия топориков поблескивали в лучах холодного зимнего солнца. Вся огромная площадь пылала знаменами с гербами Борджа и Эсте, из каждого окна, с каждого карниза свешивались разъяренные быки на шелке и белые орлы, кружившие над добычей. Над нашими головами бился и шуршал на ветру балдахин в алую и золотую полоску. Я огорчилась, что не успела прихватить с собой накидку.

Чезаре остановился, чтобы поприветствовать толпу, крепко держа меня за руку. За мной стоял дон Микеле, и его чесночное дыхание смешивалось с резким запахом свежеструганой древесины и духов, с помощью которых гости маскировали запах пота: эфирное розовое масло, сандаловое дерево, бергамот и лаванда. Я терзалась неловкостью и сознанием собственной беззащитности. Как это так – прийти сюда и даже не поцеловать кольцо Святого Отца? Он наверняка отметит такое пренебрежение, несмотря на всю свою снисходительность к нестрогим порядкам в Санта-Мария-ин-Портико.

Чезаре не улыбался, не махал рукой и не кланялся, просто стоял и ждал, когда наступит тишина, и лицо его ничего не выражало, как его любимые маски. Я невольно попыталась представить, как же себя чувствовали быки несколько дней назад, когда барьер подняли и выгнали их на ринг, превращенный теперь в беговую дорожку, но тогда они оказались перед этим неподвижным лицом среди неестественного шума, поднятого квадрильей [21] .