Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Понтифик написал дочери, что Чезаре проведет карнавал в Риме, где, как он весело предполагал, «тот наделает множество глупостей и пустит на ветер несколько тысяч дукатов».

– Если отец так спокойно воспринимает пустую трату денег, значит, Чезаре действительно совершил невозможное, – пошутила мадонна, прочитав нам отрывок, когда мы украшали маски золотой проволокой и павлиньими перьями, украденными из сада герцога Эрколе.

Чезаре, продолжил Святой Отец, собирается подарить город Камерино своему маленькому брату, Джованни. Услышав это, я начала гадать, какой подарок он сделает нашему ребенку. Вероятно, Урбино. Было бы хорошо.

Вскоре нас собиралась почтить своим визитом донна Изабелла, сообщившая, что ей доставит огромное удовольствие провести карнавал со своей дорогой невесткой и отпраздновать вместе такую большую семейную удачу. Донна Изабелла уже отослала своему благородному родственнику, герцогу Валентино, сто карнавальных масок, двадцать из которых сделаны из золота, украшены жемчугом и драгоценными камнями, двадцать – из серебра, а остальные из тончайшего шелка и бархата. «После испытаний и тревог, которые вам пришлось пережить, – написала она ему, – найдите время развлечься». Чезаре ответил мадонне, что он в восторге от масок, одна из них была украшена завитыми усами из конского волоса, тюрбаном из золотой ткани и напомнила ему принца Джема.

Он писал ей, как всегда, почти каждый день. Иногда я задавалась вопросом, сколько телячьих шкур, чернильных орешков и склянок с аравийской камедью потрачено за эти годы на их отношения, которые, как мне казалось, только крепли от чернил и пергамента. Однажды утром, незадолго до праздника святого Валентина, когда она меня позвала и я застала ее за бюро со сложенным пергаментом в руке, то решила, что наконец она написала письмо Чезаре, рассказала ему о ребенке и пожелала показать мне до отправки.

– Как ты? – поинтересовалась она и потерла глаза.

Февральский свет, проникавший из глубокого окна, был неярок, его приглушали низкие облака и грязный снег, а лампы в комнате не горели. Письмо, наверное, далось ей с трудом.

– Благодарю, мадонна. Ребенок растет и проявляет большую подвижность.

Она улыбнулась, но взгляд ее скользнул куда-то в сторону, и я сразу поняла, что донна Лукреция меня не слушает.

– Я тебя выделяю, не так ли? – спросила она.

– Да, мадонна. – Я удивилась и уставилась на письмо в ее руке, жалея, что не способна разглядеть сквозь плотную кремовую поверхность пергамента слова, заключенные внутри.

– И ты отвечаешь мне верностью.

– Разумеется, мадонна.

– Я выбрала тебя, потому что теперь между нами особые отношения.

– Для чего выбрали, мадонна?

Вероятно, я поспешила со своим вопросом. Меня раздражала медлительность мадонны, с которой она подходила к сути вопроса, к тому же, судя по ее манере говорить, письмо в руке не имело ничего общего ни с Чезаре, ни со мной, ни с нашим ребенком. Лишь теперь я обратила внимание, что письмо осталось без печати. Если бы оно предназначалось Чезаре, то мадонна собственноручно запечатала бы его.

– Чтобы доставить вот это. – Она протянула мне пергамент, и я вцепилась в него, но она не отпускала. За те несколько секунд, что длилась эта неловкость, когда квадратик кремового пергамента связывал нас вроде шаткого мостика, я успела увидеть, что на письме не было даже имени адресата. Только чистый, не тронутый пером квадратик. – Запомни, ты должна в точности следовать моим наставлениям, – напоследок предостерегла меня мадонна и наконец выпустила письмо.

– Разумеется, мадонна.

– Ступай на задворки бани, где садовники собирают использованную воду. С пятнадцатого часа там будет ждать Строцци. Ты отдашь ему письмо, а то, что он вручит тебе, принесешь сразу мне. – Она помолчала. – Хорошо бы, чтобы тебя никто не видел.

– Да, мадонна. Я понимаю.

– Не говори так, Виоланта. Даже не пытайся понять. Возьми с собой Фонси, – добавила она. – Если вдруг тебя заметят, то объяснишь, что вывела его на прогулку.

– Подходящий антураж, не находите? По одну сторону – иудино дерево, по другую – цистерна с грязной водой.

Строцци вышел из-за дома, поскрипывая палкой по гравию, которым была усыпана тропинка, окружавшая сводчатую ротонду. Он выглядел замерзшим, измученное лицо слегка посинело над меховым воротником плаща. Не знаю, как долго ему пришлось ждать. К нему подскочил Фонси, вывалил язык и заскреб коготками по сапогу.

– Не могу сказать, сир Эрколе. Я лишь знаю, что должна доставить письмо.

– Она мудро поступила, что выбрала вас. Вы свое любопытство держите на коротком поводке. Хорошая девушка.

– Не желаю знать ничего, что может повредить моему ребенку.

– А как поживает маленький помощник святого Валентина? – Строцци похлопал меня по животу. Ребенок толкнулся, и он поспешно убрал руку, хотя продолжал улыбаться, словно только что поделился со мной шуткой, предназначенной лишь для двоих. – Вы хорошо о себе заботитесь? Пришли без плаща. Сейчас вам нельзя простужаться.

– Я больше не чувствую холода. Этот ребенок как маленькая печка в моем животе.

– Своего рода персональный обогрев.

Мы расхохотались.

– Он растет очень сильным. Должен родиться в мае.

– По всем признакам, из него получится хороший игрок в кальчио [35] .

– Как и его отец.

– Вот видите, Виоланта, какой губительной бывает страсть! – Я поняла по выражению его лица, что он видит во мне совсем юную девушку, поглупевшую от любви. – Будьте добры к своей госпоже. Не судите ее. Думаете, она по доброй воле стала бы подвергать опасности ребенка своего брата? Она доверяет вам благодаря малышу. Уважает вас, и если ее ум не столь ясен, как раньше, имейте снисхождение. Никто из нас не может выбирать любовь. – Строцци говорил со знанием дела. Он сам прожил десять лет в тени безнадежной привязанности к женщине, замужем за столь могущественным мужчиной, что его имя никогда не упоминалось.

Я вспомнила, как мой брат Эли рылся в грязи, когда искал очки, как жалостно смеялась Фьямметта и Катеринелла болталась в своей клетке со сломанной шеей. Я поняла, что хотел сказать Строцци. Любовь случайна и всегда непослушна.

– У вас есть что мне передать? – робко поинтересовалась я.