Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Среди собравшихся прихожан я заметила Баттисту Фариньолу и Изотту де Мантову, но они были слишком заняты, чтобы ответить на мою улыбку: старались привлечь внимание модно одетых юношей, которые стояли, прислонившись к колонне, и громко перешептывались. Мне это показалось неслыханно греховным. В синагоге юноши и девушки встречались только после службы под бдительным оком родителей и свах. Но христиане, видимо, не считали зазорным встречаться с противоположным полом в церкви, поэтому все заигрывания взглядами или жестами, порхающими веерами и воздушными поцелуями могли происходить над склоненными головами преданных патриархов и их набожных супруг. И они еще называют Еву матерью всех грехов, хотя сами во всем виноваты.

Я также не могла не заметить Джулию Фарнезе. Таких прелестниц я до сих пор не видела – с карими теплыми глазами цвета жареного сахара и светло-медовыми волосами, обмотанными нитями огромного жемчуга под золотой вуалью. Она держала за ручку пухленького мальчишку лет четырех. Я решила, что это ее сынок Джованни, известный как Дитя Рима, хотя большинство людей наделяли его званием не столь высоким, полагая, что это ребенок понтифика Александра. Насколько его мама была красавица, настолько он был неказист, и пышный титул, казалось, никак не вязался с его круглой маленькой фигуркой. Красотка Джулия поприветствовала меня кивком, что вызвало оживление среди дам, стоявших позади нее, в основном молодых особ с пронзительными взглядами. Казалось, лишь одну из них не интересовали грядущие перестановки в рядах придворных дам, необходимые, чтобы принять меня в круг приближенных папской любовницы. Она прикрыла зевок соболиной муфточкой, а потом мне подмигнула. Я подумала, не ошиблась ли я, но вскоре выяснилось, что нет.

Во дворце в мою честь устраивали прием. Со стороны могло показаться, будто я стала очень важной дамой, но, разумеется, это было не так. Придворные закатывали пир при малейшем поводе, к тому же гостей предполагалось немного. По сути, это была дневная трапеза с последующими танцами, чтобы представить меня остальным дамам донны Лукреции, а Джулия Фарнезе исполняла роль почетной гостьи. Как только я прибыла во дворец, рабыня Катеринелла протащила меня по лабиринту коридоров и привела в маленькую комнатушку на одном из верхних этажей.

– Переодеваться, я вам помогать, – медленно произнесла она, тщательно выговаривая итальянские слова.

Около кровати стоял мой дорожный сундук. Убранство комнаты завершала этажерка и простой деревянный стул. Я увидела, что сундук уже открыт и мое лучшее платье из синего бархата разложено на кровати. Рядом с ним лежали гамурра [11] из ярко-зеленой изумрудной парчи, подбитой серебряным шелком, и жемчужное ожерелье с сапфировой подвеской.

– От моей госпожи, – объяснила Катеринелла.

Я раздулась от гордости, как индюк, что донна Лукреция одарила меня такими подарками. Разумеется, это был знак особого благоволения. Тогда я не понимала, что среди людей, владеющих таким баснословным и бессчетным богатством, как семейство Борджа в те годы, имеют значение маленькие подарки, а не роскошные. Браслетка из сплетенных волос, пустая шкатулка, в которой когда-то хранились стихи. Я не сомневалась, что стоит мне войти в зал, где проходил прием, как все головы повернутся в мою сторону, разговоры прекратятся, и придворные дамы донны Лукреции будут с трудом сдерживать зависть при виде новой фаворитки, восходящей звезды, Донаты Спаньолы, восставшей, как феникс из пепла, Эстер Сарфати. От прежней девушки из Толедо не осталось и следа, а теперешняя Доната, в бархате и жемчугах, превратилась в настоящую римлянку.

Но все получилось по-иному: лишь один человек отделился от пестрой толпы, гудевшей в зале, – та самая девушка с соболиной муфточкой, чуть старше меня, как я теперь увидела, и, несомненно, представительница семейства Борджа, с таким же точеным носом и большими, близко посаженными глазами, как у донны Лукреции.

– Я Анджела, – произнесла девушка, протягивая руку. У нее были твердая сухая ладошка и открытый взгляд. – Двоюродная сестра Лукреции. Скажем так, одна из многих. Здесь присутствует также и Джеронима, но она… испанка до мозга костей. Носит только черное, вечно торчит в церкви. О Господи, прости, совсем забыла, что ты из Испании. Хотя евреи везде евреи, разве нет? Ты ведь не настоящая испанка.

Да теперь уже и не настоящая еврейка, подумала я, не чувствуя ни малейшей обиды, а, наоборот, разоруженная откровенностью Анджелы и ее теплой улыбкой.

– А разве каталонцы настоящие испанцы? – спросила я.

– О Господи.

Я поморщилась. Как беспечно эти христиане поминают Святое Имя.

– Мы, Борджа, представляем собой все и ничего на самом деле, – продолжила Анджела, а я подумала, слышал ли когда-нибудь герцог Валентино эти рассуждения, и если слышал, как долго ее язык останется на своем месте. – Римляне называют нас marrano, и, наверное, они правы.

– В таком случае мы одинаковы.

Анджела так и не выпустила моей руки.

– Мы подружимся. Я распорядилась, чтобы мы жили в одной комнате. Надеюсь, ты не против.

Я не могла сказать, что против, и ничего не ответила. Не имея близких родственниц, я не привыкла делить с кем-то постель. А если Анджела храпит, скрежещет зубами или брыкается во сне? А если у меня самой один из этих недостатков?

Если Анджела и заметила мою сдержанность, то не придала ей значения.

– Итак, – продолжила щебетать она, – а кто эта высокая особа, что любуется своим отражением в серебре? Твоя подружка? Ты умеешь танцевать мавританский танец? Кузен Чезаре любит, когда его танцуют дамы, а не мужчины.

Сунув мою руку себе под локоть, она осыпала меня вопросами, прерываясь только, чтобы представить меня кому-то или отпустить едкое замечание по поводу прически, ширины рукава или избытка румян на чьем-то лице. Если Анджела сказала, что мы подружимся, подумала я, то, наверное, не имеет смысла с ней спорить.

Донна Лукреция восседала во главе стола, по правую руку от нее расположилась Джулия Фарнезе, а по левую – Анджела. Я сидела рядом с Анджелой, хотя честь находиться так близко от донны Лукреции была для меня теперь потеряна, я всей душой желала оказаться как можно дальше от высокого стола, попасть в компанию своих подружек из монастыря Святой Клары, где никто за мной не следил. Гости не смели приступить к еде, пока мы, за высоким столом, не попробуем кусочек от каждого блюда. Там были лангусты, телятина в сливочном соусе и поросенок, фаршированный фигами. Я постоянно напоминала себе, что теперь не согрешу, отведав этих блюд, но, видимо, мое тело и разум больше не были связаны друг с другом. Мозг давал команду есть, но горло сжималось, не позволяя глотать. С помощью вина мне удалось пропихнуть в себя несколько кусков, но вскоре, взглянув в конец зала, где сидели Изотта и Баттиста, я обнаружила, что в глазах двоится, и поняла, что напилась. Вспомнила, как Симеон, перечисляя признаки опьянения, упоминал данный симптом.

Мне захотелось выпить воды, но я не смела попросить. Ливрейные пажи, стоявшие за каждым стулом, были напыщенные и торжественные, как могильные монументы. Мне все не верилось, что они снизойдут выслушать меня, если я наберусь смелости заговорить. Поэтому я опять пила вино, и когда основные блюда заменили вазами с фруктами и тарелками со сладким творогом, меня вдруг одолел зверский аппетит. На моей тарелке выросла неприличная гора шкурок от гранатов и косточек от консервированных персиков в луже сиропа. Донна Лукреция хлопнула в ладоши и объявила, что мы должны перейти в большой зал на первом этаже, где нас ждали музыканты.

Читать дальше