Эви Данмор - Мой любимый шотландец

– Напрасно я дала волю своим тревогам, – пробормотала Катриона, кутаясь в шаль с таким видом, словно только что осознала, насколько далеко высунулась из раковины.

Раскаяние пронзило Хэтти, будто удар током.

– Я так люблю наши с тобой разговоры, – быстро сказала она, – и мне их будет очень не хватать. Потому я сегодня такая несдержанная. А что тревожит тебя – расскажи!

Катриона разгладила шаль перепачканными чернилами пальцами.

– Ничего.

– Я болтушка, но тайны хранить умею! – заверила Хэтти.

– Знаю, – с улыбкой ответила Катриона. – Лучше расскажи, что сделаешь первым делом, если станешь сама себе хозяйкой?

Похоже, своими проблемами Катриона решила не делиться.

– Первым делом отдам весь свой гардероб на благотворительность! Потом осуществлю свою главную мечту: отправлюсь во Францию, захватив с собой акварельные краски и лучших подруг, – ты должна поехать со мной! В Париже самые знаменитые бары и литературные салоны, а на юге страны можно любоваться сапфирово-синим морем!

– Ты заходила когда-нибудь в бар? – поинтересовалась Катриона.

– Нет, но слышала, что самые лучшие бары – в Париже, и там можно встретить известных художников.

– Я поеду с тобой, – согласилась Катриона, – только разве тебе не хотелось бы путешествовать одной?

– Одной?! – Хэтти скривилась. – Что я буду делать на Монмартре или в Марселе одна? Сначала я заскучаю, потом влипну в неприятности, связавшись с неподходящей компанией. И еще я терпеть не могу заниматься логистикой!

– Тогда возьмем с собой Люси, – кивнула Катриона. – С логистикой она справляется отлично.

Их сестринская беседа закончилась с появлением тетушки, хорошо отдохнувшей после приятного сна и твердо убежденной, что настало время проследить за сбором вещей для отъезда в Лондон.

При прощании Хэтти прижалась щекой к лицу Катрионы.

– Как думаешь, не будет большого вреда, если я схожу на экскурсию по галерее? – прошептала она.

– Нет, если не станешь отходить от матери, – тихо ответила Катриона.

– И почему я не удивлена? – пробормотала мать Хэтти, заметив миссис Хьювитт-Кук в центре небольшой группы, которая окружила Блэкстоуна в холле. – А вот Оукси увидеть не ожидала.

Среди присутствующих лорд Оукси был единственным аристократом. В основном собралась публика попроще – жены и сыновья богатых промышленников. На их фоне отсутствие девушек возраста Хэтти резко бросалось в глаза.

– Оукси владеет одной из самых крупных в Англии частных коллекций картин эпохи Ренессанса, – тихо заметила Хэтти. – Наверное, ему очень любопытно.

Причем настолько, что он готов рискнуть и нарушить этикет, снизойдя до общения с Блэкстоуном. Вернувшись на место своего недавнего преступления, Хэтти разнервничалась, во рту у нее пересохло.

– Ох уж этот мистер Гринфилд и его деловые махинации! – неодобрительно проворчала мать. – Иногда я задаюсь вопросом, не туманит ли возраст его разум.

Хэтти молча согласилась. Такое чувство, словно Джулиана Гринфилда перестало устраивать нынешнее положение и ему захотелось большего. Но для человека, который и так достиг практически всех вершин, стремление к большему выглядит чудачеством, особенно если чисто из принципа он решил монополизировать некого кровожадного коммерсанта.

Пока Хэтти с матерью обменивались приветствиями с другими посетителями, к ним устремился мистер Ричард Мэтьюс, и сердце Хэтти упало. Однако помощник Блэкстоуна, одетый в чрезвычайно модный сюртук бордового цвета, ничем не выдал, что ее узнал: посмотрел поверх головы и объявил, что посетители могут пройти за ним в приемную, где их ждет угощение.

Облегчение сменилось предательским разочарованием, и Хэтти замедлила шаг. Вдруг Блэкстоун вообще не появится? Она готовилась встретить его во всеоружии – нарядилась в любимое бледно-сиреневое дамастовое платье с тремя рядами белой бахромы на подоле. «Тебя привлекает коллекция картин или ее одиозный владелец?» Похоже, что второе. Несмотря на пережитое унижение, Хэтти понравилось беседовать с Блэкстоуном на фуршете неделю назад. Под его пристальным взглядом она нервничала и потому говорила все, что взбредет в голову, но цвета в столовой казались ярче, аромат еды – насыщеннее. Она чувствовала себя бодрой, веселой, живой! Примерно то же она испытывала, когда удирала от мистера Грейвса, только в десять раз острее. Ей захотелось ощутить это снова.

Проходя через двери в конце коридора, группа застопорилась. Увлеченная беседой с лордом Оукси, мать тут же пролезла вперед, невольно позабыв про Хэтти.

– Смотрите, Дега! – раздался голос лорда. – Полагаю, только что привезен с Монмартра.

Повинуясь минутному порыву, Хэтти отступила к стене и укрылась в тени статуи. Когда группа исчезла за углом и гул голосов стих, она проворно поспешила к двери. Так и есть: боковой вход в галерею. Комната тянулась в глубину и в ширину под сводчатым стеклянным потолком и напоминала внутренний двор. Полуденное солнце стояло высоко, и помещение заполнял яркий белый свет. В воздухе пахло полиролью из пчелиного воска.

Хэтти кралась на цыпочках. Главный вход остался справа. На стенах слева и впереди на равном расстоянии друг от друга висели картины. Лорд Оукси не ошибся: действительно, Дега, ведь его балерин в белых пачках ни с кем не спутаешь. Силуэт девушки медленно полз по ряду квадратных зеркал, установленных на противоположной стене; вероятно, они помогали освещать комнату в пасмурные дни, отражая естественный свет. Блэкстоуну следовало бы закрыть крышу – конечно, газовые лампы не идеальны, но солнце со временем повредит экспонаты. Впрочем, белая масляная краска при таком свете не желтеет слишком быстро…

Она обнаружила «Офелию» в центре левого ряда, и поток ее мыслей иссяк. Юная девушка в пышном платье, вышитом звездами, лежит на воде под изогнутыми ветвями плакучей ивы. И вот уже Хэтти стоит на берегу, вдыхая прохладный влажный воздух и землистый запах тлена. Вокруг зеленые тени, усеянные красными и синими полевыми цветами. Лицо Офелии залито призрачным светом, что показывает ее промежуточное положение между миром живых и мертвых. Хэтти знала: вместо того чтобы сделать набросок на пленэре, а потом закончить картину в студии, Милле писал пейзаж прямо на берегу реки Хогсмилл, возле Суррея. Его натурщица, мисс Сиддал, сама художница, ужасно простудилась, пока лежала в студии в остывшей ванне. И все же эти факты ничуть не умаляли волшебства, исходившего от картины. Хэтти знала и другие вариации этого сюжета, к примеру, Александра Кабанеля; они казались ей грубыми и назидательными, почти неприкрыто сообщая: безумных красивых женщин непременно ждет гибель. Милле же дал своей Офелии покой. Ее бледные руки расслабленно лежат на поверхности ручья, ладони подняты к небу за пределами рамы. Взгляд из-под полуприкрытых век безмятежен, губы приоткрыты. В ее покорности чувствуется намек на блаженство.