Гайя Алексия - Татуированная любовь

Вот же дерьмо.

– Мама, я поймал бабочку! – вдруг кричит мальчишка, который внезапно появляется здесь хрен-пойми-откуда.

Завидев меня, он резко останавливается и перестает улыбаться. Затем стремительно подбегает к своей маме и что-то шепчет. Я смотрю в ту сторону, куда он показывает и вижу купающуюся львицу. Вот зараза, теперь не вижу ничего, кроме ее взгляда.

Мать просит ее выйти, а мне жестом указывает следовать за ней.

Сам не заметил, как оказался сидящим на одном из высоких табуретов вокруг острова посреди кухни.

Мокрая львица фурией влетает вслед за нами, повсюду оставляя за собой лужи.

Она сушила волосы полотенцем, а поверх бикини на ней была какая-то штука на бретельках и спортивные штаны.

– Напиши мне, пожалуйста, вот на этом листочке, что ты не любишь есть. Так я не ошибусь, – говорит мне мать. – Елена, вот твои помидоры, дорогая.

Львица усаживается напротив меня.

Ее купальник все еще мокрый и просвечивает на груди. Мне бы надо смотреть в другую сторону. Или нет.

Мать кладет передо мной ручку и блокнот.

– Я оставлю этот листок на холодильнике, если ты вдруг сейчас забудешь что-нибудь написать, хорошо? – предлагает она. – Напиши мне, что ты не любишь есть и то, что тебе бы хотелось, тоже напиши.

Я ни разу ей еще не ответил, но она не прекращает задавать мне вопросы.

Блокнот лежал передо мной. Что я не люблю? Елену. Что я хотел бы съесть? Елену.

В итоге не пишу ничего, потому что не буду же я это писать.

Услышав чье-то хихиканье, я поднимаю голову и увидел, что львица уставилась на меня. Ей что, совсем наплевать на меня? Она продолжает нагло смотреть прямо мне в глаза.

Мать выходит из кухни и зовет мальчишку.

Мы продолжаем смотреть друг на друга.

– Ты вообще умеешь писать или в детдоме в Куинсе не было учителей? – вполголоса произносит она. – Ну, конечно же, нет, Куинс слишком нищее местечко, тут либо вас кормят, либо учат, ага?

Я сильно сжимаю ручку в левой руке, едва не раздавив ее. В голове промелькнула мысль всадить ручку промеж глаз Елены, но сдержался.

Кажется, эта сучка никогда не находилась лицом к лицу с парнем, который не думает о последствиях, когда гнев захлестывает его. И лучший способ превратить меня в такого парня – это выбесить меня именно таким образом. Есть две темы, которые при мне лучше не затрагивать: детский дом и тот факт, что я не могу разговаривать. И эта штучка, не раздумывая, раздразнила тигра.

Всю свою ненависть я постарался вложить в брошенный на нее взгляд. Она лишь нахмурила брови и отвернулась к своим помидорам. Снова повисла тишина. Еще несколько секунд я сверлил ее взглядом, пока она игнорировала меня, но потом все же решил снова вернуться к блокноту.

Однако как только я подношу ручку к бумаге, она снова открывает свой дерзкий ротик:

– Так ты умеешь писать или не умеешь?

Я решаю не обращать на нее внимания, так будет лучше для нее же. Нет, серьезно, сам удивляюсь, откуда во мне такая сила: я и так уже на пределе после этих трех дней, а она еще сидит и бередит мои раны. Видимо, меня все-таки сдерживает нависшая угроза тюрьмы. Сколько еще я смогу держать себя в руках, не знаю – так что лучше бы она закрыла свой рот.

Тишина длится недолго, и я еще даже не успел забыть ее слова, как она продолжает:

– Видела, как ты разговаривал с Натали.

Я поднимаю на нее глаза. Она смотрит прямо на меня. Что ж, свой последний шанс, что я останусь спокойным, она упустила. Эта девчонка, кажется, не понимает, что находится перед совершенно непредсказуемым типом, который к тому же начинает терять терпение, потому что она снова продолжает:

– Почему ты не говоришь? Уверена, что ты просто умираешь от желания сказать мне какую-нибудь гадость, оскорбить меня. Ну же, давай, выскажись, выпусти пар, а то выглядишь так, будто взорвешься с минуты на минуту.

Сучка! Она нарочно это делает. Уж слишком откровенно хочет, чтобы я отсюда побыстрее свалил и желательно с громким скандалом, но я слишком многим рискую, чтобы сейчас взорваться и потерять свободу из-за какой-то богатой девчонки, нашпигованной идиотскими принципами.

Не доставлю ей такого удовольствия. Есть и другие способы заставить заткнуться таких заносчивых стерв. Я смотрю на нее. Ее ореховые наглые глаза отливают зеленым. Сексуально… Губы поджаты, на хрупких плечах едва держатся на тонких бретельках топ, но вода сделала свое дело, и ее купальник так и просится наружу.

Это зрелище немного остужает мой гнев. Теперь единственное, чего я хочу, так это сорвать всю ее одежду и показать, что я отлично могу изъясняться ртом, но при этом не говоря ни слова.

Она не сводит с меня глаз, и я снова берусь за ручку. Ее взгляд должен меня взбесить, но я не из робкого десятка. Если эта девчонка и заставит меня однажды отвести глаза, то придется ей меня резать без анестезии.

Ладно, довольно играть в эти игры. Она начинает меня нервировать, да настолько, что мое дыхание становится сбивчивым, и я с трудом его контролирую.

Но если она увидит, что ее поведение имеет на меня какое-то воздействие, то мне придется очень постараться, чтобы заткнуть ее, а это, в свою очередь, большой риск очутиться в конечном счете за решеткой.

– Ну же, по твоим глазам можно прочитать, что ты этого хочешь… – шепчет она.

Прочитать по глазам, ты серьезно? Ты скоро обо всем узнаешь, детка.

Чуть не засмеялся. Если бы она знала, чего я на самом деле хочу, то бегом умчалась бы отсюда.

Впрочем, нарисую ей кое-что, историю, по которой она отлично поймет мое видение ситуации.

Пока я сижу, склонившись над блокнотом, в кухню молча заходит отец. Львица молниеносно возвращается к своим делам в полной тишине, будто и не говорила ничего, и не пыталась всеми способами вывести меня из себя.

Папаша вытаскивает из холодильника бутылку содовой, а дочь разрезала еще один помидор на своей тарелке, пока я царапал на бумаге то, что было в моей голове.

Он ушел, так ничего и не сказав. Я не поднимал головы, пока не закончил. Рисунок быстро появлялся на маленьком листочке. Зачем далеко идти? Кухня отлично подойдет. Рисовал поспешно. Не было необходимости прорисовывать слишком много деталей, главное, это передать движение.

– Какого черта ты делаешь? – слышу я, но не обращал внимания и продолжал работать над своими каракулями, чуть-чуть здесь, чуть-чуть там. Последний штрих – несколько слов в верхнем левом углу – я нанес, когда мать, в сопровождении мальчишки, зашла в кухню.

– Чеви, ты поиграешь в приставку завтра, а сейчас иди в душ! – велит она.

Я вырываю страницу из блокнота под пристальным взглядом Елены и мну листок. Она хмурится. Несколько секунд перебираю между пальцев этот бумажный шарик, а потом кидаю его прямо ей в лицо. Он прилетел ей точнехонько между глаз, и от возмущения она даже рот открыла, прежде чем посмотреть на свою мать, которая, между прочим, не пропустила ни секунды из этой сцены.