Эмма Скотт - Когда ты вернешься ко мне

– Я никогда не болтаю о поцелуях. Но нет. Мы не целовались. Вообще-то я практически уверен, что он ненавидит меня до глубины души.

– Прекрасно, – промурлыкала она. – Я не люблю делиться.

Эвелин приблизилась, скользнув руками по моим икрам, а затем вверх по коленям. Я слишком много выпил. Или, наоборот, недостаточно. Вместе со страдальческим выражением лица Ривера вернулась и вспыхнувшая во мне надежда. Страстное желание было несостоятельно и попросту обречено, так как я знал, что не способен на что-то большее, чем просто секс. Не в моих силах сделать кого-то счастливым, как, впрочем, и себя самого.

Теперь руки Эвелин лежали на моих бедрах. В полумраке ее волосы сексуально обрамляли декольте. Она напомнила мне Камилу Кабелло и песню, которую та спела с Шоном Мендесом.

– Я люблю, когда ты называешь меня сеньоритой, – тихо пропел я. – Хотел бы притвориться, что ты мне не нужна…

– Ты о чем? – спросила Эвелин с легким смешком. – Неважно. Давай больше не будем болтать.

Я неделикатно фыркнул.

– Больше? До сих пор у нас был обалденный тет-а-тет.

– Шшш. Вот для чего мы здесь.

Эвелин почти коснулась моих губ, но меня уже охватила маниакальная дикость, подпитываемая застаревшей болью. Из-за чувства вины перед Ривером она проснулась с удвоенной силой.

Мысли неслись галопом, голос с Аляски нашептывал, что я никчемный, нелюбимый, что я разрушаю все, к чему прикасаюсь… потому что это правда. Я снова и снова вспоминал выражение лица Ривера и то, как я задел струну – правильную струну, – но самым худшим из возможных способов. Он ненавидел меня. Я сам себя ненавидел. И мои родители ненавидели меня за то, что я был самим собой. Замкнутый круг, по которому я метался до тех пор, пока не разобьюсь на тысячу кусочков.

Я резко вдохнул и выпалил:

– Я люблю, когда ты называешь меня сеньоритой…

Эвелин откинулась назад и села на пятки.

– Какого черта?..

– Погоди, дальше что-то типа: твое прикосновение. О-ла-ла…

Я не мог вспомнить всех слов; потому что тысячу раз пересматривал только момент из клипа, где Шон Мендес сидел на мотоцикле. Но безумие поглотило меня, и я встал на четвереньки.

– Тебе следует бежать. Я продолжаю к тебе возвращаться…

Эвелин вскочила на ноги.

– Какого черта ты творишь?

– Пою тебе серенаду. – Очевидно же. – Тебе не нравится?

– М-м-м, нет. Боже, ну почему нужно обязательно так странно себя вести и все портить? – Эх, вопрос на миллион долларов…

– Тьфу, неважно.

Эвелин распахнула дверь, и я выскочил вслед за ней из чулана, поймал ее за лодыжку и громко запел. Я встал на одно колено и взял ее за руку, словно умоляя, пока веселящаяся толпа с телефонами в руках наблюдала за мной.

Записывали нашу любовь.

Лицо Эвелин исказилось от ярости и стыда. Она вырвала руку из моей хватки.

– Боже, да ты чертов псих!

Она пронеслась через гостиную в сторону кухни.

Я поднялся на ноги и поклонился под редкие аплодисменты, как вдруг сквозь музыку пробились тихие звуки и прервали разговоры.

Кто-то играл песню Coldplay «Yellow». Не просто играл. Творил с ней что-то нереальное.

Я повернул голову и увидел парня в джинсах, футболке и шапочке, который в углу бренчал на гитаре. Его голос был хриплым и переполненным эмоциями. Аудитория вокруг него пришла в восторг – маленький оазис спокойствия, в то время как я стоял в бурлящем водовороте вечеринки, обуреваемый хаосом собственных мыслей.

Голос парня был ниже и грубее, чем у Криса Мартина, и придавал песне иную глубину, делая ее другой и в некотором роде совершенней.

И кроме небольшой группки случайных слушателей, остальные это упускали.

Бутылка текилы, теперь пустая, валялась на ковре. Я подбежал, схватил ее и запрыгнул на обеденный стол лицом к гостиной. Мои блестящие ботинки заскользили по полированному красному дереву. Мне удалось устоять на ногах, но бутылка разбилась о гладкую деревянную поверхность и рассыпалась по столешнице блестящими осколками.

Отвратительный поступок, но зато это помогло мне привлечь всеобщее внимание.

– Все заткнитесь на хрен!

В темной гостиной воцарилась удивленная тишина. Я шикнул ближайшему от аудиосистемы чуваку, чтобы он вырубил звук. Теперь можно было послушать, как парень в углу вкладывает в музыку всю душу.

К моему удовлетворению, гости притихли. Люди хлынули из кухни и заднего двора, чтобы послушать. Появился раскрасневшийся Ченс, который с фырканьем желал знать, что я сотворил со столом его родителей. Но я едва ли заметил его присутствие. Зажглись зажигалки. Мягкая подсветка телефонов осветила темноту, записывая настоящее чудо. Парень полностью обнажил душу. Выпустил свои эмоции наружу, позволяя всем присутствующим их услышать.

Песня закончилась на последней спокойной ноте, и воцарилась тишина. На несколько идеальных секунд комната затаила дыхание.

Я выдохнул.

– Да это же охрененно!

Мои слова вызвали аплодисменты и одобрительные возгласы, снова разорвавшие тишину. Осколки стекла под моими ботинками царапнули полированное дерево.

Потому что именно это мое призвание. Все разрушать.

Но исправить все, что я испортил за свою жизнь, было невозможно, да и я давно отказался от попыток. Умиротворение после песни испарилось и больше не сдерживало меня, а потому я позволил безумию взять верх. Единственное, что можно было сделать, подсказывал мой замутненный, пропитанный текилой разум, – это продолжать двигаться дальше. Бросаться с головой в безумие. Может быть, я благополучно приземлюсь. А может, и нет. С таким же успехом можно и потанцевать.

– Чувак! Какого хрена ты творишь?

Ченс выпучил глаза, когда увидел, как я отбиваю чечетку по разбитому стеклу, бросая вызов судьбе, предлагая ей позволить мне поскользнуться и упасть. Разрезать себя на кусочки зазубренными осколками и почувствовать настоящую боль вместо завывающей агонии, постоянно живущей в моем сердце.

– Я пою и танцую под дожде-е-ем … – напевал я.

Неплохо. Прямо как Фред Астер, если бы он был семнадцатилетним парнем, утопающим в выпивке и ненависти к себе.

– Родители меня на хрен прикончат! – бушевал Ченс. – Кто-нибудь, помогите мне снять этого придурка со стола.

Он попытался меня поймать, но я оттанцевал подальше, не сбиваясь с ритма, пока из кухни не появился Ривер Уитмор. Его красивое лицо было спокойным, уголки губ опущены. Каким бы уязвимым я его не видел в кладовке, все осталось там.

– Шоу окончено, – прорычал Ривер низким голосом, полным угрозы. Мужественный, уверенный и чертовски сексуальный. – Проваливай к черту.

Я опустился на колено, прижав одну руку к сердцу, а другой потянувшись к нему.