Эмма Скотт - Когда ты вернешься ко мне

Дерьмо…

Я смотрел вперед, сосредоточенный на уроке, но сердце колотилось слишком быстро. Холден развалился боком на своем стуле, даже не притворяясь, что не пялится на меня; я чувствовал, как его взгляд скользил по коже, посылая холодок по руке и шее.

Наконец, я повернулся к нему лицом.

– Тебе чем-нибудь помочь? – прошептал я.

– Мне нужно с тобой поговорить, – прошептал он в ответ.

– Ты перевелся в продвинутый класс математического анализа, чтобы просто со мной поговорить?

Он пренебрежительно махнул рукой.

– Я все это выучил уже много лет назад. У меня благие намерения.

– Ну да. – Я скрестил руки на груди, борясь со своим взглядом, который продолжал постоянно опускаться на его губы. – Ты совершенно испортил обеденный стол Блейлоков. Ченса на две недели закрыли дома. Ему даже чуть не запретили играть на матче в честь Осеннего бала.

Холден закатил глаза.

– Уверен, что это трагедия.

Я склонил голову набок.

– Ты всегда ведешь себя как придурок по отношению к совершенно незнакомым людям?

– Слово всегда ко мне не применимо, – парировал он. – И не нужно сильно переживать. Мистер Блейлок позвонил моему дяде, и у них состоялся милый разговор, в ходе которого было решено, что я заплачу за совершенно новый столик. И не из местного мебельного магазина.

– Значит, ты устроил настоящий бардак и теперь с помощью денег его устранил.

Холден нахмурился, сбитый с толку.

– А разве они не для этого нужны?

Я едва сдержал рвущийся наружу смешок.

– Понятие личной ответственности для тебя вообще что-нибудь означает?

– Смутно знаком с этим термином, – произнес он, его язвительное выражение лица немного смягчилось. – На самом деле, именно поэтому я здесь. Из-за тебя.

Пульс участился, и я сильнее напряг скрещенные руки, хотя и не мог сказать точно, пытался ли защититься от его слов или, наоборот, цеплялся за них.

– Повтори-ка еще раз?

– Хочу поговорить с тобой о том, что произошло на вечеринке. То, что я сказал в кладовке…

– Забудь об этом, – прервал его я и подался вперед, внезапно испугавшись, что весь класс нас слушает.

– Но я…

– Сказал же, забудь. Ничего не произошло. Я был пьян в стельку. И ничего не помню, так что просто забудь, черт возьми.

– Мистер Уитмор, – окликнул меня Рейнольдс с доски. – Раз вы сегодня такой разговорчивый, возможно, сможете поделиться и с классом. Не могли бы вы, пожалуйста, назвать мне все значения x , при которых f является непрерывным, но не дифференцируемым?

Холден откинулся на спинку стула с приводящей в бешенство улыбкой на губах. Я оторвал от него свой сердитый взгляд и изучил небольшой график с изогнутыми и V-образными линиями, а затем сделал кое-какие вычисления в блокноте. Точные ответы, которые никогда не изменятся.

– Минус два и ноль, – ответил я.

Мистер Рейнольдс просиял.

– Превосходно!

Многие ученики в классе тоже улыбнулись. Девушки восхищенно, парни с уважением.

– Слава королю, – пробормотал Холден. – Я удивлен, что класс не разразился аплодисментами.

– Так обычно и бывает, – возразил я. – Когда я на поле.

Холден выгнул бровь.

– Туше, Уитмор.

– И, мистер Пэриш, – громко позвал мистер Рейнольдс. – Как вы думаете, какое правило помогло Риверу прийти к такому ответу?

Холден не ответил, а я не отвел взгляда. Мы не могли оторвать глаз друг от друга, даже если бы от этого зависела наша жизнь, и в течение нескольких драгоценных мгновений мне было все равно, что кто-то о нас думает. Застенчивость улетучилась, и мы просто наблюдали друг за другом, губ коснулись улыбки, и что-то незнакомое зародилось в моем сердце.

– Мистер Пэриш?

Холден не сводил с меня глаз.

– Не всякая непрерывная функция дифференцируема, но любая дифференцируемая функция непрерывна.

– Очень хорошо! В этом году у нас отличное начало. Вы двое – перспективный дуэт.

Я быстро опустил взгляд на свой блокнот. Ко мне снова вернулась застенчивость, сжала мое сердце и захлопнула готовые открыться двери.

– Слышал? – задумчиво протянул Холден. – Мы дуэт.

– Нет, – отрезал я тихо и холодно. Не дуэт.

Как в математической формуле. Мы не можем превратиться во что-то другое.

Я больше ничего не сказал за все время урока. Одна часть меня чувствовала себя дерьмово из-за того, что я игнорировал Холдена, а другая половина отрицала, что мне на это не насрать. Он разгромил дом моего лучшего друга. Он был напыщенным придурком, который думал, что знает меня. Я ничего ему не должен.

Я повторял это снова и снова, чтобы заглушить другие нежелательные чувства. Например, сверхчувствительность моего тела к близости Холдена и постоянное желание на него посмотреть. Впитать в себя его образ. Как будто он был картиной с тысячью деталей, ожидающих, чтобы их обнаружили под всеми этими слоями…

Хватит.

Когда прозвенел звонок, я собрал свои вещи и попытался поскорее уйти, задаваясь вопросом, как пережить семестр, сидя рядом с Холденом. У двери образовалось столпотворение, пока Рейнольдс раздавал учебные пособия. Холден развалился на стуле, не прилагая ни малейших усилий, чтобы скрыть, за кем он наблюдает.

Я почувствовал досаду. Тот же самый привкус недовольства собой, которое испытал на вечеринке, когда мне захотелось схватить его за лацканы его модного пальто и…

Сорвать его?

Черт возьми, у меня не должно возникать таких мыслей и реакции на него. До Холдена у меня их и не было .

Не было или я их не слышал?

Не нужно об этом.

Пара учеников спросила меня о шансах команды «Центральных» в этом году на еще один чемпионат и смотрел ли я последний сезон Озарка. Я пробормотал несколько вежливых ответов и пожелал, чтобы чертова очередь ускорилась. Холден поднялся со своего места и стоял всего в нескольких шагах позади меня.

– Я слышала о твоей маме, Ривер, – тихо произнесла Анджела Рейес, застенчивая, тихая девушка. – Мне очень жаль.

Острая боль пронзила грудь. Я забыл о своей матери и в этом тоже винил Холдена. Он проник в мои мысли без приглашения и вытеснил оттуда все остальное.

– Ага, спасибо.

Я выхватил учебник из рук Рейнольдса и вышел на яркое солнце. Завернув за угол, прислонился к стене и скомкал бумажку.

Мгновением позже из-за угла вынырнул Холден.

– Ты в порядке?

– Конечно. Все отлично. Лучше не бывает.

– Что случилось с твоей мамой? – тихо спросил он. – Если можно спросить.

Я уже собрался было промолчать. Да и зачем? К чему подпускать его ближе?

– Рак. Четвертая стадия. Сначала в печени, а теперь в поджелудочной железе и верхних отделах кишечника.

Лицо Холдена застыло.

– Сочувствую.

Я оттолкнулся от стены.