Мэри Х.К. Чой - Личное дело

Вин переводит взгляд с меня на Тайса и обратно с неприкрытым интересом, словно ждет, что между нами вспыхнет ссора.

– А что, на Гаити живут мусульмане? – спрашивает Вин.

– Если уж на то пошло, какое отношение к религии или расе имеет страна происхождения? – парирует Тайс.

– Именно. Барак Обама, например, мусульманин, – говорит Вин.

Мы с Тайсом оба смотрим на него, потом друг на друга – и разражаемся смехом.

– Чего? – спрашиваю я.

– Какой Обама мусульманин? – говорит Тайс, закатывая глаза. – Его родители – просвещенные атеисты.

– Я про то, что ты можешь быть наполовину белым, наполовину черным и при этом мусульманином, – повторяет попытку Вин. – Его мать была белой.

Это окончательно сводит меня с ума.

– Идиот ты, Вин, – говорит Тайс, качая головой. – Но погоди, Паб. Тебя правда это задевает? – спрашивает он.

Сам не знаю. Не все так однозначно. Я не могу злиться на него за то, чем он зарабатывает, но я не думал, что настанет день, когда мне придется столкнуться со страницей лучшего друга на IMDb в контексте: Тайсон Скотт в роли джихадиста.

– Я и не знал, что можно вообще играть в сериале персонажа чужой расы, – говорю я.

– А то! Это культурная апроприация, – говорит Вин, как будто играя стремительный раунд в бинго адекватности.

– Раса – это концепция, – говорит Тайс. Ненавижу спорить с ним или с Миггсом на подобные темы. Они вечно используют запутанные аргументы.

– Я просто говорю, что… – Я встаю, продумывая формулировку. – А если бы меня попросили сыграть темнокожего парня, который по стечению обстоятельств оказался дилером, наркоманом или бывшим зеком?

– Хорошо. – Тайс тоже встает и моет миску. – Когда ответственные за кастинг белые сотрудники популярного телешоу заплатят тебе неплохие деньги за роль афроамериканского торчка-наркоторговца – ложно обвиненного, считай, я дал тебе свое благословение.

Не знаю, почему я не могу просто за него порадоваться. Это мелочь, но я не в силах от нее избавиться. Прямо сейчас я был бы счастлив, если бы мне хватило хладнокровия воспринять это так: черт, если кому-то и должны заплатить за роль такого бандита, то близкому мне человеку. Но я так не могу. Я даже не могу понять, какая часть моего отвращения происходит от моей злости на него, а какая – от злости на себя за злость на него.

– Знаешь, а ведь ты не можешь дать мне такого благословения, правда? – говорю я ему, пытаясь подступить к разговору с другой стороны. – Ты не афроамериканец. Ты со своими гаитянскими корнями скорее Т’Чалла [8] Т’Чалла – Черная пантера, супергерой, появляющийся в комиксах издательства Marvel Comics. , чем Киллмонгер [9] Эрик Киллмонгер – суперзлодей, появляющийся в комиксах издательства Marvel Comics. , разве нет?

– Чего? – Он выпучивает глаза. – Да гаитянские корни как раз и делают из меня Киллмонгера! Ты что, вообще истории не знаешь?

Я уже не понимаю, о чем мы в данный момент спорим, но ясно, что быть впутанным в идиотскую гонку «кто сморозит большую глупость» всяко проще, чем вести реальную дискуссию.

– Может, мир? – предлагает он с улыбкой на лице.

– Ага. – Я киваю. Определенно, во мне до сих пор преобладает раздражение. Это не круто. Ни капли.

– Знаешь, вот именно так нас и пытаются рассорить, – кричит он через плечо, уходя в свою комнату.

– А то, – отвечаю я. – Видит бог, мы должны держаться вместе, раз уж Вин с его хорватскими корнями явно ультраправый националист по рождению.

Под смех Тайса и Вина я иду по коридору, захлопываю за собой дверь ванной и включаю воду.

Обуреваемый противоречивыми чувствами, вытираю рукой запотевшее зеркало. Умом я все понимаю. Не знаю, как бы я поступил, если бы мне надо было сделать такой же выбор. Или как бы признался друзьям в подобной ситуации. Зеркало снова заволакивает паром, размывая мое отражение.

Горячий душ помогает. Стоя под струями воды, я пытаюсь смыть мурашки с кожи. Ему не понять этой двусмысленности. Правда в том, что, когда дело доходит до скандала, я, как человек смешанных кровей, не всегда знаю, есть ли у меня право обижаться. Сколько негодования мне позволительно испытывать.

Ну смотрите, если бы какой-нибудь белый чувак позволил при мне ляпнуть слово на букву «Н», то тут все понятно и без слов, а вот шутки про хиджабы и невежественное дерьмо про Корею никто не воспринимает так же. А в нашей стране, при нашей истории, я все это получаю. Я даже не могу точно сказать, сколько раз слышал, как на первый взгляд разумные люди отпускают шуточки про Апу из «Симпсонов».

Но когда речь заходит о моей причастности к мусульманству через мою родню или когда люди не осознают, что среди них находится кореец, я не могу организовать свои мысли. Мне хочется сказать им, что они не имеют права. Что это не их народы и нельзя так гримасничать. Но я не могу не задумываться о том, сколько во мне от этих национальностей. Если меня будут в чем-то обвинять, то я хочу обвинять их в ответ.

– Мы еще вчера должны были поехать, ты же обещал, – ноет Рейн так пронзительно, что у меня череп раскалывается.

– Какая разница? Уже ведь едем.

Мы садимся на 7-й поезд, чтобы навестить папу. Сейчас шесть вечера, а я проснулся всего час назад с адской головной болью.

– Мы договаривались! – слегка истерично восклицает Рейн. Сегодня пятница, и я уверен, что временное исключение из школы оказалось не такими уж веселыми каникулами, как он ожидал. Мама не шутила насчет работы по дому.

Мы сходим с поезда, и я веду Рейна в свой любимый продуктовый магазинчик в папином районе. И тут вижу ее. Лианну Смарт. Не совсем Лианну Смарт, а выцветший постер двухлетней давности, на котором она рекламирует воду. На ней белое хлопковое платье, длинные волосы, как у русалки, солнце частично задевает ее голые плечи, а зубы какой-то мелкий хулиган закрасил черным маркером. Я бы свернул шею этому клоуну, хотя таким же клоуном когда-то мог бы с легкостью оказаться и я сам, будь у меня маркер под рукой.

– Паб, – окликает меня Рейн с другого конца прохода между прилавками. Я чувствую, как мое лицо заливается краской. Как будто меня застукали за каким-нибудь извращением. – Ты идешь?

Я хватаю парочку британских шоколадных батончиков, пачку печенья «Парле-Джи» за пятьдесят центов, на упаковке которого нарисован мальчишка, вскинувший руки в вестсайдском жесте, маленький пакетик смеси из сухофруктов и орехов «Бомбей» и еще колу.

Мы заходим в лифт и едем наверх. Вы бы решили, что все это здание заселено одними иммигрантами, потому что в коридоре постоянно пахнет едой. Польской, средневосточной, китайской, корейской, индийской, и все эти запахи сражаются, пытаясь перебить друг друга. Если бы тут жили только белые богатеи, в коридорах пахло бы капсулами «Тайда» и ванилью.