Бертрис Смолл - Любовь воительницы

– Ты всегда ездишь верхом одна, Зенобия бат-Забаай?

– А ты разве нет, Марк Александр? – послышался язвительный ответ.

Римлянин пожал плечами.

– Но ведь я мужчина…

– Я это заметила. Доброго тебе утра, Марк Александр. – Девушка натянула поводья, и лошадь направилась вперед.

– Зенобия, погоди! – Марк попытался схватить ее белую кобылу за уздечку, однако девушка оказалась проворнее и рывком отвернула голову лошади.

Кобыла взвилась на дыбы, но Зенобия тотчас же ее успокоила и пристально посмотрела на римлянина. Ее прекрасные серые глаза пылали гневом, и она, едва сдерживаясь, проговорила:

– Никогда больше не прикасайся к лошади, на которой еду я, Марк Александр! Никогда! Ты поздоровался со мной, и законы гостеприимства требуют, чтобы я поздоровалась в ответ. Но я не люблю римлян. Особенно голубоглазых. Четыре года назад голубоглазые римляне убили мою мать после того, как ворвались в наш дом и воспользовались ею для своего удовольствия. Я езжу верхом одна, потому что мне так нравится. А теперь убирайся с моей дороги! Я хочу ехать дальше!

– Прошу прощения, Зенобия бат-Забаай. Мне жаль, что моя внешность вызвала у тебя столь мучительные воспоминания. И я не хотел тебя оскорбить. Но дело в том, что я новичок в Пальмире. Люблю кататься верхом, однако… Не уверен, что не заблужусь в вашей пустыне. Я всего лишь надеялся на честь поехать с тобой, чтобы немного познакомиться со здешними тропами, – добавил Марк с виноватой улыбкой.

Зенобия почувствовала себя виноватой, но она не собиралась отступать от своей позиции и уже более миролюбиво проговорила:

– Тебе лучше не кататься по пустыне без сопровождения, Марк Александр. Тут то и дело встречаются персы-мародеры, и можно также наткнуться на нескольких отщепенцев-бедави, которые ищут глупого странника, чтобы ограбить и убить. Они не станут разбираться, римлянин перед ними или кто-то другой. Им все равно, кому перерезать глотку и чей кошель срезать.

И Зенобия наконец как следует рассмотрела своего собеседника и невольно подумала: «А ведь этот римлянин – очень привлекательный мужчина… Возможно, самый привлекательный из всех, что я когда-либо видела». Но тут же отбросила эти мысли. Ведь было совершенно ясно: самый красивый мужчина на свете – это ее Ястреб.

Марку ужасно хотелось спустить Зенобию с лошади – и целовать до тех пор, пока она не смягчится и не улыбнется ему ласково. Но он, разумеется, сдержался, так как не хотел портить отношения с жителями Пальмиры. Это непременно произошло бы, если бы он соблазнил невесту принца. Поэтому он кивнул и произнес:

– Вероятно, ты права, Зенобия бат-Забаай. Пожалуй, мне лучше сейчас же вернуться в город. – Не в силах удержаться, он добавил: – Ведь очень может быть, что ты как раз и есть одна из тех женщин, которые заманивают в смертельную ловушку ничего не подозревающих странников.

Отъезжая, Марк с удовлетворением услышал, как Зенобия негодующе ахнула.

«Очень красивая девушка… – подумал Марк. – И озлобленная». Но кто мог ее за это винить? Антоний Порций всего лишь сказал, что мать Зенобии убили римские легионеры, а про изнасилование даже не обмолвился. Бедная девочка… Но сейчас не время объяснять ей разницу между варварами-галлами и романо-бриттами вроде него.

Отъехав немного, Марк оглянулся. Зенобия, пустив свою кобылу в галоп, вихрем неслась по пустыне. Марк Александр хмыкнул себе под нос. Ему нравились женщины с характером.

В течение следующих нескольких дней он усердно трудился, и его подбадривал бывший раб, ставший его правой рукой. Север был его наставником еще в детстве, когда же отец предложил ему вольную, Север попросил, чтобы его оставили служить семейству Александров. В этой просьбе ему отказать не могли, и с тех пор Север обучался у Луция Александра основам коммерческой деятельности. Он прибыл в Пальмиру за два месяца до Марка Александра, чтобы купить виллу и склад.

Теперь бразды правления переходили к Марку, но как он ни пытался сосредоточиться, мысли его то и дело возвращались к длинноногой девушке, такой же норовистой, как и ее кобыла. С некоторым изумлением Марк осознал: он страстно желал ее, потому что не мог получить. Да-да, Марк Александр, сын Луция, богатый, красивый, с самого рождения не получавший ни в чем отказа (в пределах разумного, конечно), всерьез влюбился впервые за свои двадцать пять лет.

По мере приближения дня свадьбы возбуждение в доме Забаая бен-Селима все усиливалось, пока не достигло крайней степени. Хотя ни одна из женщин Забаая, кроме Тамар, никогда не обращала ни малейшего внимания на Зенобию, сейчас все до единой рвались помочь и хотели занять место матери невесты. Каждая давала ей советы всякий раз, как оказывалась рядом; каждая пыталась выбрать ей наряд на свой вкус; каждая возмущалась вмешательством остальных. Зенобия стала чем-то вроде отборного куска мяса, из-за которого торгуются все женщины на базаре. В конце концов ей пришлось умолять отца, чтобы сказал своим женщинам, что она нуждается в помощи одной только Тамар. И именно Тамар должна была занять место матери невесты – и больше никто. И Зенобию в конце концов оставили в покое.

Вечером накануне свадьбы она взяла небольшой медальон, подаренный матерью, когда Зенобия только родилась, и положила на алтарь домашних богов. Эти боги приглядывали за ней все детство, но завтра детство закончится и никогда не вернется, поэтому девушка и принесла торжественную жертву, положив на алтарь последнюю кроху своих детских лет. Будь она младше, положила бы сюда и свои игрушки, но их уже давно выбросили. И вот сейчас, стоя в маленьком семейном садике, где находился алтарь, она возносила молитву к матери, отчаянно желая, чтобы каким-нибудь чудом, доступным только богам, Ирис оказалась завтра рядом с ней. В первый раз за много месяцев ей ужасно не хватало матери. И сейчас она вспоминала не столько красоту Ирис, сколько сладкий аромат ее духов, нежные прикосновения ее рук и шорох длинных юбок, когда мать выходила вечером из комнаты дочери. Зенобия вспоминала прекрасную женщину, у которой всегда находилось для нее время, и которая так радостно смеялась, глядя, как муж и дочь играют вместе. По щеке Зенобии покатилась слезинка, за ней – другая, и вскоре все ее лицо сделалось мокрым от слез.

Заметив, как вздрагивали плечи девушки, Баб шагнула к ней, но Тамар ее удержала и сказала:

– Нет. Малышка ни разу толком не поплакала после гибели Ирис, а выплакаться ей необходимо. Пусть оставит свое горе здесь, вместе с тем, что осталось от ее детства.

Баб кивнула и тихо ответила:

– Ты права, конечно, но я не могу видеть ее боль. Ах если бы я могла заслонить ее от всего зла, что есть в жизни!