Сьюзен Филлипс - Ну разве она не милашка?

Она уже открыла дверь, когда до нее донесся тихий, но решительный голос:

– Это, дорогая моя, ты так думаешь.

Райан подождал, пока помощница Уинни уйдет на ленч, прежде чем приблизиться к «Вчерашним сокровищам». Колокольчик над дверью жалобно тренькнул, когда он переступил порог. Уинни в одиночестве стояла у прилавка, рассаживая антикварных кукол в сплетенный из прутиков экипаж. Заслышав шаги, она подняла голову с заученно приветливой улыбкой на губах, но при виде мужа улыбка тут же исчезла. Это так взбесило Райана, что он проворно выставил в дверях табличку с надписью «Закрыто», запер замок и бросил на жену зловещий взгляд.

Она сделала крошечный, почти незаметный шажок назад. Прекрасно. Он устал быть постоянно на взводе.

– Я ожидаю партию товара, – сообщила она.

– Мои соболезнования.

– Сейчас неподходящее время, Райан. Если хочешь что-то обсудить, поговорим позже.

– Я действительно хочу кое-что обсудить. И не желаю делать это позже.

Настроение и в самом деле было хуже некуда: слишком много кофеина, слишком мало сна. Сейчас ему следовало сидеть за письменным столом, есть сандвич с ветчиной из кафетерия, просматривать стопки не прочитанных до сих пор отчетов и работать над сводным графиком прибылей и убытков, который он намеревался закончить три дня назад. Но он никак не мог сосредоточиться.

Прошло почти сорок восемь часов с того дня, как он повстречал Шугар Бет в ресторанчике, а Уинни и словом ни о чем не обмолвилась, хотя они уже дважды говорили по телефону. Он точно знал, что новости до нее дошли. Дик поспешил передать ему, что во вторник вечером «Сивиллы» слетелись на внеочередной совет. Жаль, что он не заглянул в «Джемайму» подлить масла в огонь. Прошел мимо, не зная, что Шугар Бет начала там работать. Говоря по правде, он почти не вспоминал о Шугар Бет с самого вторника. Слишком много места в его мыслях занимали претензии к Уинни.

Ее волосы вроде бы стали длиннее, чем он помнил, что было уж совершенным вздором, потому что она ушла из дому всего четыре дня назад. Крохотная, усыпанная блестящими камешками застежка скрепляла темные пряди с одного бока. Сейчас она казалась не старше Джиджи, но выглядела куда менее невинной.

Он никогда не обращал особого внимания на ее одежду. Ее гардероб был стильным, консервативным, и на первый взгляд платье-саронг цвета слоновой кости казалось именно таким. Он наверняка видел его на жене и раньше, но почему никогда не замечал, как откровенно оно льнет к телу? Уинни всегда жаловалась, что у нее чересчур короткие ноги, но даже без смехотворно сексуальных босоножек на высоченных каблуках с открытыми мысками они были более чем длинны – на его вкус, разумеется. Достаточно длинны, чтобы обвиться вокруг его бедер.

Волна похоти захлестнула его: это была не та, знакомая, похоть, которую испытывает муж к жене, а нечто куда более низменное, подразумевающее дешевые мотели и нарушенные брачные обеты.

«Ты когда-нибудь думаешь о чем-то, кроме секса?!»

Он вознегодовал, когда она бросила ему обвинение, но сейчас вряд ли смог бы достойно защититься.

– Райан, у меня действительно нет времени на разговоры.

– А мне действительно плевать.

Ее настороженность росла на глазах.

– Если у тебя что-то важное…

– Можно ли считать важным, что моя жена ушла из дому, а дочь либо липнет ко мне, как репей, либо отказывается выходить из своей комнаты, а я как работник и медяка не стою? Как насчет всего этого?

– Мне очень жаль.

С таким же успехом она могла выражать сочувствие постороннему человеку, и низ его живота обожгло огнем. Он был так уверен, что известие об ужине с Шугар Бет потрясет ее настолько, чтобы привести в чувство, понять, что давно пора не убегать, а бороться за собственный брак. За собственного мужа. Его целью было запугать ее. Хотя бы для того, чтобы усадить за стол переговоров. До него не дошло, что ей может быть попросту все равно и что у нее и в мыслях нет о чем-то договариваться.

– Ни о чем ты не жалеешь, иначе постаралась бы все уладить.

У нее хватило наглости засмеяться неприятным, надрывным смехом:

– О да, сэр, только позвольте сделать именно это, сэр, немедленно, сэр.

– Господи, как я ненавижу твое ехидство!

– Только потому, что ты к нему не привык.

– А чего ты ждешь от меня?

– Честности.

Поняв, что, кажется, проигрывает сражение, он скрипнул зубами.

– Какого черта все это должно означать? Объясни, чего ты от меня хочешь.

Уинни опустила глаза, и на мгновение ему показалось, что она смутилась. Но когда снова посмотрела на него, он понял, что ошибся. Она выглядела жесткой и решительной.

– Я хочу твое сердце, Райан.

Ее спокойное достоинство говорило об уме, порядочности – качествах, которые вынуждали его чувствовать себя виноватой стороной, чего он никак не заслуживал, поэтому Райан уже не рассчитывал силу удара.

– Что же, ты нашла потрясающий способ его заполучить.

Она не отступила. Наоборот, смело шагнула к нему. Сейчас она казалась молодой, наивной и очень-очень красивой.

– Мне нужны твое сердце и твое прощение.

Признание должно было бы смягчить его, но только еще больше рассердило.

– Чушь собачья.

Она устало вздохнула, словно успокаивала неразумного ребенка.

– Поезжай на работу. Сейчас ты слишком зол, чтобы рассуждать здраво.

Ощущение несправедливости изводило его все последние дни. Нет, гораздо дольше. У него были свои планы, замыслы, и ни в один из них не входили женитьба и отцовство в двадцать два года. Она украла его мечты. Украла его будущее, но тогда он тщательно подавлял в себе враждебные чувства. Удалось это не сразу: слишком много пришлось переварить и осознать, не залпом, а постепенно, медленными глоточками, такими маленькими и редкими, что он долго не представлял, как добраться до дна стакана.

И только сейчас он сорвался.

– Если тебе так уж нужно мое прощение, – услышал он собственный голос, – придется чертовски долго ждать. Пока ад замерзнет.

Она резко вскинула голову. Райан велел себе остановиться на этом, но бессонница действовала на нервы, а кроме того, он знал, что слишком многое принимал как должное, в том числе и ее, и что она права – всю их совместную жизнь он утаивал от жены какую-то часть самого себя, – но сейчас ему было не до справедливости.

– Ненавижу все, что ты со мной сделала. И всегда ненавидел, слышишь?

Ее лицо сделалось белым, как у Джиджи в позапрошлую ночь. Такие же широко раскрытые, потрясенные глаза. Так ей и надо. Четырнадцать лет он молчал, и ради чего? Чтобы она сбежала и все разрушила?