Шэрон Кендрик - Отказать мистеру Совершенство

– Тем более стоит попробовать. – Его голос звучал хрипло. – Только так можно победить страх. Говорят, начни делать, и у тебя получится.

В его словах Ливви почувствовала откровенный сексуальный подтекст. Ее словно окутала атмосфера чувственности, возбуждая запретное желание: кожа пылала, грудь напряглась, губы приоткрылись – как ей хотелось, чтобы Саладин поцеловал ее.

Она смотрела на Саладина, борясь с вожделением. Ливви напомнила себе, как изменилось его отношение с той минуты, когда она согласилась лечить его лошадь: держался в стороне во время полета, отправил одну во дворец, где поселил в крыле для прислуги. В этом не было ничего обидного – она и была прислугой. Возмущало другое: он считал ее чем-то вроде игрушки в зависимости от настроения – то обдавал холодом, то начинал флиртовать. Ему пора понять, что с ней такие номера не проходят.

– У меня нет желания возвращаться в прошлое, – сказала она.

– Почему?

Ливви посмотрела на свои запорошенные мельчайшей песчаной пылью сапоги для верховой езды, потом подняла голову и взглянула прямо в черные, сверкающие глаза.

– Когда Руперт бросил меня, я ушла из мира скачек – просто захлопнула за собой дверь. Я не испытывала удовольствия, ловя на себе многозначительные взгляды и перешептывания о том, что он спал с моей лучшей подругой.

– Можно было найти другое место.

– Наверное, но мир скачек тесен, и сплетни сопровождают тебя повсюду. Я не хотела, чтобы на меня смотрели как на жертву смачного скандала. Единственным выходом было начать все с нуля. Прежней Ливви больше не существовало, как и ее прежней жизни. Я приехала сюда не для того, чтобы возродить прошлое, а ради будущего. Если допрос окончен, кто-то должен проводить меня в апартаменты, иначе я рискую заблудиться.

Задумчиво кивнув, Саладин сказал:

– Я сам провожу тебя.

– Нет необходимости. Это сделает слуга.

– Мои слуги не говорят по-английски.

– Буду рада обойтись без светской беседы.

– Я сам отведу тебя в апартаменты, Ливви, – заявил Саладин с холодной решимостью. – Не возражай мне только из чувства противоречия или узнаешь, что моему терпению быстро наступает конец.

Резкое замечание было вполне оправданно, но шагавшая рядом Ливви заметила, что, даже возражая Саладину, испытывала опасные чувства. Ее терзало вожделение такой силы, что хотелось визжать от отчаяния. У нее едва хватало воли, чтобы не протянуть руку, дотронуться до его шелковой рубашки, пробежать пальцами по твердым мышцам торса. Можно ли объяснить это тем, что Саладин был ее единственным любовником? Или злую шутку играет ее воображение: он лишил ее девственности, и она придает этому важное символическое значение?

Чему же удивляться, если секс между ними происходил легко и естественно, будто она всю жизнь ждала появления шейха, чтобы заняться с ним любовью. Он дал ей то, чего ей недоставало – впервые Ливви почувствовала себя цельной. Вероятно, она не могла реагировать на него иначе.

Отогнав мучительные мысли, Ливви сосредоточилась на окружающей красоте. По тенистой галерее, где жара почти не чувствовалась, они прошли в главный портал дворца и оказались во внутреннем дворике. В дальнем углу Ливви заметила красивую, увитую алыми розами арку, над которой возвышался купол из ажурного серебра в виде цветов и листьев. Ливви замерла в восхищении.

– Ух ты, – воскликнула она, – что это?

Проследив за ее взглядом, Саладин заметно напрягся.

– Это ворота Фадди в дворцовый розарий, – коротко ответил он.

– Ах, как красиво. Можно пройти туда?

Саладин не мог справиться с эмоциями. Посмотрев на него, Ливви заметила, как судорожно бьется жилка на виске, а губы сжаты в твердую линию. Выражение лица трудно было понять. Он покачал головой:

– Там сейчас работают садовники. Они не любят посторонних. Пойдем, я проведу тебя другим путем.

Еще несколько минут сохранялась напряженность, но, пока они шли к апартаментам Ливви, Саладин начал говорить о Джазратане и об истории королевского дворца. Сменив тему, он успокоился, да и Ливви отвлеклась, тем более что рассказ захватил ее. Саладин красочно описывал сражения и победы своих предков, говорил о крови шейхов, пропитавших пески его родины, о смелом жеребце под седлом прадеда во главе королевской конницы. Любимец Саладина – Бархан – был потомком этого коня.

Ливви поняла, почему Бархан так дорог Саладину, – ни деньги, ни преданность не имели значения. Бархан для Саладина являлся звеном, связывающим прошлое и будущее. Жеребец должен стать производителем и продолжить знаменитую родословную. Непрерывность линии составляла основу могущества правящих шейхов.

«Какие мы разные, – думала Ливви. – Невозможно представить, что между нами было бы что-то иное, чем то, что происходит сейчас».

Когда они подошли к двери, Саладин вдруг сжал пальцами ее запястье. От неожиданности Ливви замерла. Он мог почувствовать бешеный ритм ее пульса. Кровь так оглушительно стучала в ушах, что казалось, на шум сбегутся слуги.

– Спасибо за то, что ты сделала сегодня, – сказал он.

– Увы, очень мало.

– Наоборот. Впервые сегодня я увидел искру доверия в глазах Бархана.

А Ливви смотрела на шейха, готовая сгореть в лучах его сверкающих черных глаз. Начиная со дня, когда он впервые вошел в ее жизнь, она видела в них много разных эмоций: непреклонную волю и настойчивость, огонь желания и страсть. Сегодня в его взгляде ей почудилось что-то похожее на глубокую печаль, когда он смотрел на ворота Фадди. Неужели Саладина терзают темные демоны?

Неохотно она освободила руку, хотя в душе хотела крепче сплести свои пальцы с его. Однако она осознавала опасность такого порыва. Саладин сам установил границы. Пускай ее тело отчаянно протестовало, она отдавала должное его благоразумию.

– Извини, пожалуйста. – Она перешла на более официальный тон. – Мне надо позвонить в Англию, узнать, как там Пеппа и не причинил ли снегопад серьезного урона. – Ливви улыбнулась. – Мы увидимся за ланчем.

Она вошла в комнату и закрыла за собой дверь, не обращая внимания на то, что он по-прежнему стоял у порога, недовольный тем, что она опять нарушила этикет. Но для Ливви важнее было поскорее увеличить дистанцию между ними прежде, чем она совершит чудовищную глупость – прижмется к его сильному телу и начнет умолять заняться с ней любовью.

Можно ли было предположить, что все обернется иначе, чем он планировал?

Нетерпеливым жестом он отпустил слугу и опустился в ванну с горячей водой. Разве так бывает? Он только что поднялся с кровати, но уже чувствовал себя совершенно разбитым. Связано ли это с очередной бессонной ночью, когда ему не давали спать эротические воспоминания о страстных объятиях с невинной Ливви Миллер перед горящим камином?