Хорхе Молист - Хранитель секретов Борджиа

– Уверена, что вы превратитесь в настоящего монаха. А я буду молиться за то, чтобы все было хорошо.

Он посмотрел на нее удивленно и увидел, что грусть на лице Анны сменилась весельем, а потом она даже хихикнула.

– В чем дело? – спросил Жоан.

– Да ведь вам же выстригут тонзуру!

– Мне обреют верхнюю часть головы? – Жоан совсем не подумал об этой детали.

Бритье наголо было унизительным и применялось к каторжникам и преступникам. Именно в этом и заключалась мистическая подоплека тонзуры священнослужителей. Как той, которая была у Папы. Это было воплощением смирения перед Господом. Тем не менее Жоану это совершенно не понравилось. Анна мгновенно догадалась, о чем он подумал, и весело рассмеялась.

– Никогда мне не приходилось заниматься любовью с монахом, и я дождаться не могу, когда же вас обреют, – сказала она, увлекая его в постель. – Так хочется приголубить вашу лысину.

Жоан дал себя увлечь, изумленный тем, каким образом это событие начинало превращаться в нечто забавное. Его супруга не вела себя так игриво с момента трагического изнасилования, и ее поведение стало для Жоана той чарующей новизной, которую он не собирался упускать, а потому полностью отрешился от своих печалей.

Однако и в этот момент Анна не допустила ничего, кроме ласк и приятных нежностей. Ее страсть резко утихла в определенный момент. Она ускользнула от Жоана, нежно поцеловав его, и вскоре уснула. Или сделала вид, что спит. Жоан лежал без сна в волнении. Он чувствовал, что еще чуть-чуть, и эта невидимая стена, что возникла между ними и не давала страсти охватить их полностью, будет разрушена; что еще немного – и все будет хорошо, как и прежде. Тысяча и одна мысль роились в его сознании, но в конце концов он всегда останавливался на одной. Жоан встал с постели, чтобы записать: «Смерть будет идти рядом со мной в этом путешествии. Господи, не дай мне погибнуть, прежде чем Анна подарит мне сына».

– У тебя есть неделя, прежде чем ты превратишься в благочестивого монаха-доминиканца, – вспоминал Жоан слова Микеля на следующий день, когда пришел навестить валенсийца в Ватикане по его же просьбе. – И, кроме всего прочего, в инквизитора.

– Неделя? Да вы с ума сошли! – воскликнул Жоан. – Я должен многому научиться, ведь послушники годами живут в монастыре, прежде чем стать монахами. Такие набожные монахи, как Савонарола и его приспешники, мгновенно поймают на малейшей детали, которая выдаст меня с потрохами.

– Придется пойти на риск, – спокойно ответил капитан ватиканских гвардейцев. – Но мы снизим его до минимума. Пойдем со мной.

Он провел его к зданиям, находившимся у реки.

– Здесь живут монахи, которые прибывают с визитом в Ватикан и не останавливаются в монастырях своего ордена в Риме, – объяснил Микель, пропуская его вперед. – С этого момента ты – монах, находящийся проездом в Риме.

Они вошли в один из домов и, пройдя по коридору, оказались во дворике. Когда они пересекли его и вошли в следующее помещение, Жоан тут же распознал цирюльню. Микель попросил ожидавшего там человека привести волосы Жоана в такой вид, чтобы он не отличался от монаха-доминиканца.

– Это настоящий специалист, – сказал он книготорговцу успокаивающим тоном. – Он все сделает, как надо.

– Но что за спешка? Мы могли бы подождать, пока…

– Я уже сказал тебе, что с этого момента ты – монах. Чем раньше ты свыкнешься с этой мыслью и войдешь в роль, тем лучше.

– Подождите, Микель. Я хочу провести ночь с Анной и не могу появиться в лавке с тонзурой.

– Никаких женщин, Жоан, – ответил валенсиец со всей серьезностью. – Я пошлю сообщение твоей супруге о том, что ты остаешься здесь. Ты должен превратиться в монаха немедленно.

– Но…

– Никаких «но». Ватиканская гвардия не выпустит тебя.

Жоан понял, что сопротивляться сейчас бесполезно: дон Микелетто силой удержит его. Он обреченно махнул рукой и уселся в кресло, которое указал ему цирюльник. Увидев, как падают на пол пряди его волос, он почувствовал дикое отчаяние. Эта процедура напомнила ему то унижение, через которое он прошел, когда его наголо остригли, прежде чем направить гребцом-каторжником на галеру адмирала Виламари. И хотя обстоятельства были совсем другими, все происходившее сейчас снова воспринималось им как унижение. Он потерял свободу. И кроме того, он всей душой желал провести как можно больше ночей вместе с Анной до того, как наступит, если все получится, долгая разлука.

Он сидел в унылом расположении духа, ему было холодно, и он ощущал мелкие порезы на коже головы по мере того, как сбривали волосы с верхней ее части. Когда цирюльник, не позволявший ему лицезреть свое отражение во время стрижки, отошел в сторону, Жоан увидел, что в помещении находится монах. Ему было около сорока лет, он был одет в черно-белые одежды доминиканцев, а на его непокрытой голове была хорошо видна тонзура, от которой спереди из‑за залысин оставался лишь клочок светлых волос надо лбом. Глаза у него были голубые, а щеки, круглые и розовые, свидетельствовали о том, что он нечасто постился.

Рядом с ним стоял Микель Корелья.

– Это брат Рамон де Мур, – пояснил валенсиец, обращаясь к монаху и указывая на Жоана, – из монастыря Святой Катерины в Барселоне.

Жоан изумился, поняв, что речь идет о нем, и почувствовал себя неловко, будучи представленным совершенно другим человеком. Микель Корелья слишком уж гнал лошадей.

– Рамон, – продолжил капитан ватиканских гвардейцев, повернувшись к Жоану, – это член твоего доминиканского ордена, брат Пьеро Маттео из Рима. Будь все время рядом с ним до твоего отъезда во Флоренцию. Вы вместе будете соблюдать распорядок дня в доминиканском монастыре, читать молитвы, соответствующие каждой из служб, а брат Пьеро объяснит тебе все, что окажется необходимым. Он знаком с монастырем Святого Марка во Флоренции, а также с Савонаролой и его монахами. Но он, как ты вскоре сам поймешь, не является одним из этих безумных фанатиков. Он заслуживает полного доверия.

– Да благословит вас Господь, – промолвил монах, склонив голову в знак приветствия.

– И вас, – ответил Жоан с осторожностью.

Когда цирюльник, довольный своей работой, отступил в сторону, Жоан прикоснулся к голове, пытаясь понять, как он сейчас выглядит. Он понял, что пряди волос приняли форму короны; голове было холодно от появившейся большой лысины, и он испытывал сильное неудовольствие и смятение.

– Замечательно выглядишь, – сказал ему Микель с веселой улыбкой. – А сейчас разденься и облачись вот в это.

Он передал ему одеяние из грубой шерсти, и Жоан понял, что это и есть одежда монаха-доминиканца. Как только валенсиец увидел его обнаженным, то тут же, даже не дав времени одеться, забрал его одежду, шпагу и кинжал и сказал: