Антология - Адонис. Французская поэзия XV–XIX вв.

Но время истекло, миг роковой приспел,
Когда ей милого покинуть долг велел.
Встревожен Пафос был любовями Венеры,
Роптали, что в лесу вкусила нег без меры
Со смертным юношей, не внемля их мольбам,
Презрев своих жрецов и свой священный храм.
Царица Пафоса, дабы унять роптанья,
Хоть от разлуки ей жестокие страданья,
Решила до поры покинуть ту страну.
Ее застал юнец у горьких слез в плену.
«Богиня, – молвил он, – почто же вы в печали,
Из-за какой тоски слезинки заблистали?
Иль чем обидел вас? Иль вами нелюбим?».
«Ах! – отвечала та, – ты подозреньем сим,
Адонис, мне чинишь напрасно огорченья,
Любовь причина слез, отнюдь не охлажденье.
На сердце тайный груз, печаль моя сильна,
Покинуть я тебя, увы, принуждена.
Должна я. Плачешь ты? Пока в отъезде буду,
Ты постоянен будь, храни мне верность всюду.
Всё думай обо мне, не преклонись на зов,
Свой выбор не дари дриадам сих лесов;
После моих оков оковы их презренны,
Заплатишь кровью мне за черный грех измены.
На льва, медведя ты, на вепря не ходи,
Остерегайся гнев будить у них в груди.
Ты диких злых зверей затронуть не отважься,
К покорству не склоняй, пред ними не куражься,
Оленей лучше ты преследуй иль косуль,
Охота сладостна всем нам не потому ль?
Тебя люблю, и страх подобный обоснован,
Всего бояться след, когда любовью скован.
Что будет, лишь представь, коль беспощадный рок
Лишит меня тебя, кто страсть во мне разжег!»
Он видел, что от слез лишь крепнуть этим чарам;
Адонис отвечал рыданием и жаром.
Не в силах госпожа покинуть те места,
И на прощание целует раз до ста.
Утехой скорбною, любовники, полны вы;
Угасшей радости последние порывы
В тот миг, когда слова рок обратил в ничто,
И не вернуть уже того, что прожито!
И вот на облаке явилась колесница,
Встав на нее, тотчас исчезла чаровница.

Напрасно он следил за нею в высоте,
Он чувствовал лишь боль в душевной пустоте,
А ветер всё крепчал, был глух к его моленью,
Исчезнув из виду, она казалась тенью.
А он Венеру звал через лесную тьму
И эхо не слыхал, что вторило ему.
В печальной памяти тотчас же восставало
Всё, что незадолго влекло и чаровало,
Он вспомнить силился благие времена,
Но представлялись те лишь заблужденьем сна,
Что вызывает в ночь бесплотные виденья
О прошлом и уже обманном наслажденье.
О счастье минувшем Адонис вспоминал
И лесу пел о нем, но тот не понимал.
Повсюду вкруг него вдруг нежности не стало.
Как Ночь-волшебница раскинет покрывало
И соком мака в сон несчастного клонит,
И как светило дня восходит на зенит,
Адонис жалобам бессменным предается,
И плач его двойной в жилище раздается,
И стон любовника, исполненного слез,
Зефир повеявший в священный Пафос нес.
Истома праздная, покинутость, унынье —
Вот яды, коими питал он скуку ныне,
Воспоминанием напрасным жил одним,
И так всецело скорбь вдруг овладела им.

И размышляя, как тоску прогнать подале,
Охоту лучшим счел он средством от печалей;
Средь мирных сих дубрав все удальцы вокруг
Забавой этою свой тешили досуг.
Адонис их собрал, посетовав героям,
Что в их полях кабан свирепствует разбоем.
Чащобный сей тиран приносит страх и вред
И никакого с ним в округе сладу нет.
Пеняет на него семье скупой оратай,
Что всех надежд на серп лишен от супостата.
Тот за сады дрожит, за пахоту – другой:
Цереры он дары и Флоры мнет ногой;
Источники мутит, чудовищу подобный,
В горах шумит и дол опустошает, злобный,
Отпора не боясь встревоженных селян,
Готовится топтать их урожай кабан;
Поймать его, настичь не надо и стараться:
В чащобе он живет, куда им не добраться.
Вот так разбойник злой, о ком идет молва,
В пещеру прячется, свершит грабеж едва,
Кладбищами поля в округе обращает
И безнаказанно весь край опустошает,
Закон приводит в гнев, глумится сам над ним
И, презирая смерть, несет ее другим,
А густота чащоб хранит его от казни.
Так вепрь в лесу родном скрывался без боязни.
Но наконец настал, пришел час роковой,
Когда при злобе всей заплатит он с лихвой
За пролитую кровь, за все опустошенья,
Но слишком велика цена такого мщенья!

Когда Авроры лик на небосвод востёк,
И ею запылал, румяною, восток,
У древа собрались юнцы из всех селений,
Героев стольких враз не зрели эти сени.
Вот первый Антенор от власти сна встает,
Является на сбор и солнца ждет восход;
Богиня утрення еще тогда не встала,
Сто раз торопит он любовницу Кефала;
Сто раз его клянет сварливая жена;
Собак, охоту, дичь уж прокляла она.
А следом сотня слуг сатрапа Алкамена,
Чьи снасти длинные покрыли дол надменно;
Однако же вотще с тенетами спешат:
Их множество, а лес едва ли окружат.
Явился мощный Бронт с душой неукротимой,
И старый Капус там, охотник досточтимый,

Что с юности своей любил сии леса
И к гласу приучил и ловчего, и пса.
О, если б верил так Адонис сим довòдам,
Так рано б не сошел он к Стикса черным водам!
О чем же думал он, когда богини речь
Ему младую жизнь велела поберечь?
Вот прибыл Каллион, и возросла ватага.
Сын Акантея, Глипп, придти почел за благо.
Тем первый знаменит, что истый он силач,
Второй прельщает тем, что славный он богач,
И оба влюблены в Клорису безответно.
Ждут благосклонности, надеются, но тщетно.
Явились Флегр, Мимас, Пальмир пришел, блондин,
И Крантор жилистый, могучий исполин,
Ликиец Теламон, Агенор там, кариец,
Отважный Триптолем, прославленный сириец,
И Паф, борец, и Мопс, что в цель стрелять горазд,
Главк, Амилькар и Гил; там Палемон, Ликаст
И сто других, кого в толпе не различу я.
Но Аретузу я забуду ль молодую?
У девы бойкой той пронзительны глаза,
Пальмира белого пленила их краса.
С веретеном она справляться не обыкла,
Оленей по лесам преследовать привыкла,
Других ей нет забав: сколь счастлив был бы тот,
Кому она не страх – залог любви пошлет!
Та дева на коне примчалась величавом,
Ступал он так легко, что не сгибаться травам,
Под дивной всадницей конь славою сиял
И взгляд Адониса, как и она, пленял.
Вот пламя на челе вспылало роковое,
И шел он с гордостью заправского героя.
Таков был Аполлон, когда его Пифон
Покинуть вынудил священный Геликон.
Как Капус рассудил, лес ближний окружая,
Рассеялась толпа охотников младая,
Их крики, гул рожков и лай горячих псов
Предвозвещали страх хозяину лесов.
Был грохот до небес, глас эха помутился,
И сводчатый чертог тем гулом огласился.
Олени быстрые пустились кто куда,
Спасались и косуль пугливые стада,
Покинувши свои жилища потайные,
Небезопасны им теперь леса густые.
Чрез заросли скачком, по тропам наутек,
Удвоил каждый зверь усилия, как мог.