Франческо Петрарка - Канцоньере

Медленно, слишком медленно, к концу XIX века происходит возврат петраркова светила на небосклон российских муз. Он возвращается к нам украдкой, как бы сам того не желая. Владимир Соловьев (1853–1900) – поэт и философ, переводит последний 366 фрагмент «Собрания песен», поразительно созвучный его философской системе. Соловьев подхватил перо Великого Италийца именно в тот момент, когда оно выпало из его пальцев.

Вячеслав Иванов (1866–1949) – имя одинаково дорогое для русского и для итальянского слуха – в 1915 году издает 33 перевода Петрарковых Сонетов – ставших сразу заметным явлением. Мы сознательно опускаем переводы Брюсова и Мандельштама, как не сделавшие литературной погоды в русской петраркистике.

Около середины века появляется сонетный корпус Шекспира, на точной (классической) рифме, в блистательных переводах Самуила Маршака, принятый на ура русской интеллигенцией, а изданный примерно в те же годы Петрарка в виде избранных фрагментов в переводе Абрама Эфроса прошел под знаком умолчания. И дело тут совсем не в слабости поэтики Эфроса и не в силе Маршака. Знак луны, под которой «не бродить уж нам ночами» (зачин стихотворения Байрона – в переводе Ю. Вронского) сгоняет знак солнца (Дева прекрасная, солнцем одетая… – зачин последней Петрарковой канцоны) с лирических российских подмостков, окончательно оттесняя Петрарку на периферию интеллигентского сознания. Переводы Эфроса по сию пору не оценены по достоинству; как справедливо утверждает Н. Томашевский, «Как переводчик Петрарки, он шел за Вяч. Ивановым (споря лишь в толкованиях частностей).» [3] Н. Томашевский . Франческо Петрарка. Лирика. Автобиографическая проза. М., «Правда». 1989. URL: http://lib.ru/POEZIQ/PETRARKA/petrarka0_1.txt_with-big-pictures.html. .

Одна из характерных особенностей переводческой школы Вяч. Иванова состояла в повышенном интересе к русско-славянской архаике. По нашему мнению, при обращении к Петрарке такой подход вполне оправдан. Даже беглый взгляд на подлинник немедленно отметит в нем в гуще италийского просторечия, если не прямые латинизмы, то лексику, находящуюся на полдороге от них к более позднему формальному воплощению (аналогично в русском: «длань» – «ладонь»). Тем не менее школе Вяч. Иванова можно поставить в минус то, что в его переводах совершенно отсутствуют «бытовизмы», также характерные для Петрарки. Столь же велик по объему и по значимости вклад Евгения Солоновича. Солонович, также как до него и Маршак в переводах Шекспира, строго придерживается среднего слоя официальной русской лексики. Мы не находим в ней ни следов высокого «штиля», ни прямых вульгаризмов.

Итак – подходим к парадоксальному итогу – девятнадцатый век в России беден петрарковыми строками, но зато – богат смысловыми влияниями на читательское сознание. В век двадцатый – Петрарка переведен на российскую мову практически весь, но вес его в этом самом сознании, сравнительно с Байроном и байронистами, достаточно ничтожен. Утрачено что-то, накопленное в веке девятнадцатом, что можно назвать глобальным видением Петрарки русской читающей публикой.

Предлагаемый читателю полный перевод «Канцоньере» сделан в 1985–86 гг. Работа в виде книги «На полях Петрарки» была отправлена в 2004 г., в юбилейный год Ф. Петрарки, в институт славистики в Турин. Рецензия на вышеупомянутую книгу пришла в виде статьи лингвиста Джулии Базелики в журнале «Компаратистика». Позволим себе дать некоторые выдержки из статьи [4] Giulia Baselica . Nei campi del Petrarca: Comparatistica, annuario italiano. Edizioni Polistampa. 2005. c. 201. : «Если поэтический перевод представляет собою подлинное, эпическое предприятие – Роман Якобсон утверждал, что поэзия непереводима по определению, поскольку все лингвистические элементы несут собственные значения, всякое фонетическое подобие воспринимаемо читателем как семантическое сближение и парономасия правит поэтическим языком – поистине Алексей Бердников, русский переводчик Петрарки, вырисовывается как своего рода странствующий рыцарь от литературы. Том, вышедший в год, посвящавшийся празднествам в честь седьмого столетия со дня рождения Поэта, и опубликованный Бердниковым – поэтом, прозаиком, литературным критиком и переводчиком, помимо Петрарки, также Шекспира и Верлена, – содержит первый полный перевод„Канцоньере“ и „Триумфов“, дополненный комментариями, направленными на то, чтобы объяснить русскому читателю многочисленные отсылки исторического, мифологического, литературного характера… <���…> Намерение Алексея Бердникова состоит не в том чтобы поэтически перевоплотить и даже не в том, чтобы семантически перевыразить, но в том, чтобы возвратить тексту дух Петрарки, передаваемый языком, характеризуемым приподнятостью (реджистро аулико). Так начало знаменитой канцоны СXXVI „Chiare, fresche dolci acque, /ove le belle membra pose colei che sola a me par donna“ в аккурат передано переводчиком не семантически. Первые строки Петрарки несут на себе в русском переводе образ, отмеченный большей телесностью, более ощутимой тяжелостью: Ясный, свежий, сладкий ток, / в коий стан прекрасный / погружала та, что мне одна „она“. Петрарковы воды приобретают большее движение, больший реализм в „токе“, то есть в „течении“ русского перевода, „le belle membra“ становятся „станом“ – телом, которое блистательно – „прекрасно“. Глагол pose, обозначавший легкость этого телодвижения Лауры, преображен в более телесный – погружала – immerse. Перевод не семантический и даже не поэтический, поскольку образы оригинала сохранены, а верность есть верность ритму, доказательством чего служит ход стиха – Та, что мне одна „она“.

Наконец, <���…> поставлен вопрос передаваемости подлинного Петрарки, каковой решается таким образом: миллион Петрарок говорят тебе и все – подлинные и все отличны один от другого. Таково послание, вручаемое русскому читателю Поэтом, и этому предстоит быть поставленным в контекст подлинной Weltliteratur, рядом с другими Петрарками, рядом с Петраркой, например, Осипа Мандельштама.»

Вас, узнающих в рифмах отблеск страсти,

Сжигавшей сердце мне без промедлений

Во дни моих столь юных заблуждений,

Что ныне я совсем иной отчасти, –

За бедный слог мой, не единой масти, –

Из-за псевдонадежд и лжесомнений

По поводу любовных треволнений, –

Прошу не обрекать меня напасти!

Тем боле, что и сам я вижу ныне,

Что всякому был притчей во языцех

Любовных заблуждений по причине.

Но не совсем томлюсь теперь в кручине,

Поскольку знаю: небылица в лицах

Вся наша жизнь и сон среди пустыни.

Дабы свершить слепительную месть,

Сломив меня и раз, и навсегда,