Клаус Мерц - Запоздалый гость

Не сыграно в гольф или хотя бы
в пул и не выдрессирован пес.

На крепком ветру не влек меня парус,
могучий мустанг не нес.

Бывало и так, что
не хватало мужества

стоять на своем,
как снег или солнце.

Зато все чаще, бывает,
и все глубже заглядываю

в лица близких вплоть до
дней далекого детства.

Сквозь тракийскую низменность
дорога возвращает нас в город.
Родопы с Балканами окаймляют
пологий край. Инструктор
демонстрирует монумент
в память павших во все-
разрешающей битве:

Летние травы
от гордых воителей
только след мечты

вписал в дневник Мацуо Басё
на поле Хирайзумэ.

Тучи стягиваются
легко и неотвратимо
дождь льет, льет.

Одна женщина оделяет
нас млеком, другая же
расчесывает волосы, три
сотни лет кряду:

Отнюдь не к живым, говорит
Мальро, но к статуям
да приидет блаженство.

Медленно катим мимо,
я подсчитываю скамейки
за окном. Неполадки системы
в Либфельде, объявляет
кондуктор. Станционная насыпь
в цветах розмарина с цикорием.
И я подхватываю восклицание
ребенка,
познающего мир.

Разглядываю июль
в его пыльной шкуре
сквозь жалюзи.

(Распространитель косметики
штукатурится перед
дверью куафера.)

Под жарким ветром смолкла
трава, черным цветком
цветут смолы.

Колесо тихо шуршит
по равнине, скользя
в тени тележных осей
Короля-солдата. Большие
скорости, малые обода. Сокол
и жаворонки уже высоко, лук
и стрелы. Средь бела дня
тонет за деревней «трабант»,
дружелюбные жители замерли
перед убегающими вдаль домами.
(Спокойствия ради за каждой
калиткой бдит овчарка.) После
по обочине долго петляет
тушка зайца, ветер вместе
с тучами оставляют сцену.
В палисаде каменный гном
берет свою лопатку и роет
яму в песках Бранибора: в честь
A. Z., отставного лесничего
по прозвищу «Волк». Он спас
бабушку и внучку из брюха
зверя. Над честным гравием
випердорфских аллей
теперь асфальт.

Повсюду аккурат белые грибы,
«бабки», говорят приехавшие сюда
швейцарцы, огребая добрую
взбучку от лесника-саксонца.
Осенью он менее всего склонен
к поблажкам. – Но при всем том
мы, знаешь, не рассчитывали
на это последнее тысячелетье,
что твой, дочка, суженый
таки придет домой с той войны.
Меж тем бесплатные
развлечения, а еще духовые,
но не духовные, спаси-и-
-и-сохрани.

Этот при- и убывающий свет,
еще бродячие тени облаков, еще
несущий головокружение ветер.
Еще один день подбрасывает мне
бабочку, с которой я знаком, утиная
эскадра поднимается в воздух.
Стрекозы жируют над опустелым
складом ядерных фугасов в бору:
один кадр на взмах ресниц, недо-
слащенный свет оседает на моей коже
бисером пота. Холодными пальцами
я записываю партию дрожи.

День за днем
корпит над грядкой вдова,
избавляясь от вредных личинок.

К воскресенью
день освящая, она
фарфоровую утку выпускает в траву.

Кукуруза в полтора роста
и воронье на покосе.

Сквозь пласты земли
просвечивают озимые.

В тени амбара крестьянин
отдыхает с крестьянкой.

В глубине магазина склоняется
к прилавку с дарами юга и смотрит
как первым посетителем солнце
вступает к ней на порог.

Слышно, как музыканты
стареют: преходящее они
претворяют в созвучия,
примиряя нас со временем.

Жизнь – всегда театр военных
действий. Сказав это, он
стягивает сапоги и носки.
И тотчас засыпает за столом.

По моей летней шляпе щелкают
желуди. Дровосек клянется
клену в любви. Дятел терпеливо выстукивает
жучкам походный марш.

Слышны далекие сирены.
Корабли отчаливают от обочин.
И окутанные плющом гиганты
Закрыли собой горизонт.

С течением лет ты сам
спекаешься в такой уголек,
который и останется угольком,
если не коснется бумаги.

Сидеть себе среди
выкорчеванных сосен.
Облака гонит по воду
воинство лесных крон.

Сидеть себе на плоском
речном берегу. И песчаная
отмель напротив зеницей ока
хранима, для тебя одного.

Чертовски восхитительным образом
Герберт переносил эту смуглую
(а нам казалась такой недоступной
с высоты своих острых каблуков!)
Франсуа через порог мастерской,
к мотоциклам и совал ее прямехонько
в седло красно-алой «Гилеры».
С одного удара в лузу.

Герберт подходит к горну,
воскрешая забытый отцовский жар.
Он выковывает сперва ножку, затем
изысканный изгиб канделябра для
своей Франсуа. Алый цвет ее губ
и алый ногтей – это алый «Гилеры».
Она не слезает с седла мотоцикла, пока
мы всё порядком не разглядим.

«Эрбйр!» – окликает она Герберта.
Но Герберт уже загорелся, рука
тянется к следующей заготовке,
что лежит на стальной станине.
Слышал ли ты о камелиях? –
спрашивает он, он шепчет это
в мое раскаленное ухо, обжигая
меня своей щетиной.

Сорви мне один цветок для
моей Франсуа и сотвори-ка
нам наверху на чердаке какой-
нибудь свет! – Спустя год на
постели Герберта оправляется
от родов совсем иная женщина,
у нее ласковые глаза: Да, я
хотел бы стать таким, как он.

Иногда под утро
в мою жизнь можно
совершить спуск
на глубину детства.

Рубцы оживают,
строка заживляет
дождями, снегами.