Коллектив авторов - Девичий виноград. Женская поэзия Латвии

Я выбираю любые способы жить, умирая.
Я родилась, открыла рот и, гляньте-ка, посмела
(сказать слова, которые
другие выписывают до седины, но я-то) – глупо смею
уходить, приходя, здороваться, прощаясь.
Добрый вечер, месье Гоген, не прикасайтесь ко мне.
Не прикасайтесь ко мне, моя плоть разделена
на завтраки и обеды, ее развозят самолеты и корабли.

(два)

Сижу, смотрю, что делают другие, и щелкаю заколкой для волос.
Когда б так было вечно, я б испугалась – зреют яблоки в саду, и хоть не Янка пьет молоко (как в том стишке у Иманта), но мысли брызжут, беспечно озаряя звездам путь – что, не успею? Зрелость не придет? Не встанет у ворот? А станет молчать, звонить. лишь взгляд поверх столов, по вьюгой натянутой струне, заснеженной (не заблудиться бы) дорогой
придет, но в двери – нет?

Нечестно так сидеть возле тебя
заколкой щелкать и не знать
мы еще с этой или с той (из двух сторон),
задернуты экраном ночи. Лампа дневного света уплощает тени.
Добрый вечер, месье Гоген. Вам почта. На открытке медная лиса под сенью леса.

меня разбудила соседка, просит пятерку на молоко, гляжу ей
в глаза, не даю, а после не могу заснуть, даже накрывшись с
головой одеялом, слушаю детский плач за стеной, на четвертом
этаже кто-то долбит по клавишам, по одним белым
ты говоришь, я твое piano forte,
всегда мажорное,
задерживаю дыхание,
меня постоянно выдают сжатые кулаки

Можешь не прятаться за кофейной чашкой.
Утреннее солнце салит точно.
Горячий душ, гренки, обезжиренный йогурт,
Отличная музыка на твоем компакте – вряд ли
Это поможет.
Ты растворишься в тысяче солнечных зайчиков.

Я наблюдаю за контуром облака над лесом предместья.
Небеса свободны, просты.
Спокойное воскресное утро, морозец, снежок; погода
благоприятствует полетам.

Серебро и капелька золота. Равновесие циана и мадженты –
плюс капелька yellow.
Черного как пить дать нету. Нету? Пара ворон
промелькнет– пожалуйте, черный.

Взмах серых рассветных крыльев.
Бабочки паутинно-нежны. Прикосновенье случайно.
Эта ночь сожжена без остатка. Поди нет?

Ты так многозначительно-улыбчив. Глаза твои желты, ай!

рожок для обуви красный как язык шакала сразу же
после трапезы
каждое утро обнимает мою пятку и вталкивает вглубь туфли
как горка что началась у борта надувного титаника
а заканчивается мячиками на волнах резинового аквапарка

рожок для туфель алевший среди полупустых флаконов
аэрозоля
на полке пыльного стеллажа в прихожей когда я появилась
его оставила прежняя обитательница квартиры
архитектор замков из песка с песочной косицей

как только ее трубадур сделал ноги
рожки в доме сделались запретной темой

я все еще была в пути, а пальцы сумерек уже обрывали хрупкие олеандры и прочую красу за оградой, где вне ботанического присмотра пахла крапива сквозь кованое железо.

я все еще была в пути, но ту девочку, что вылезла из черной машины, уже ждала бабушка перед домом – или мама, одно окно освещено, какая грусть, платочек в кармане голубого халата, в другом – ключи, вижу, рука прижимается к телу.

я все еще была в пути, и кто-то окликнул друга за садовой калиткой, кто-то сосчитал за морем звезды, кто-то за горами повернулся с боку на бок, а я все прикидывала, как лучше перевести его стихотворение «чворобок»: коробка не коробка, створ не створ, знаю, что не куб.

звонок ожил на руле.
я в пути, а мое Одиноково спит, ан нет, сосед гуляет с собакой.

обычно не здороваемся, но тут нашлась улыбка для той,
что, считая точки на карте августа,
осваивается с дорогой

когда шел дождь
мы всё еще смиренно и
яростно ловили в шуме
капель насущную весть
о небе отчем доме о детстве обо
всех делах наших и днях и некогда
вызубренном Возлюби Ближнего Своего
мы лежали рядом
открыв ладони покуда
абрисы наших тел
не слились в один
глубоко под нами
перекрестья подземных жил
подмигивали путеводными
звездами кореньям-кометам
зрели змеиные залежи
грунтовые воды зудели и
кости и цацки давно умерших
названивали – Возлюби Ближнего
пока шел дождь
мы знали всё
о любви

Неприкаянные любят неприкаянных. Любят остро
Неуютный шум города пробуждает лежащих монстров
В угрожающих размеров кроватях, куда сквозь резные рамы
Высекая животные страсти, заплывают света и тени
Но неприкаянные любят неприкаянных. Любят странно
В углу у восьмигранного буфета зудит забвенье
Перелистывая засаленные календарные страницы с
Народными приметами, рисунками спиц и шерсти
Простыми советами, как не окочуриться раньше смерти
Неприкаянные любят неприкаянных. Любят жалко
А у забвения лицо оборотня. Язык похожий на жало
Проверит все это, каждый факт опробует на зуб
Особенно число тысяча девятьсот шестьдесят
На обложке книги, припахивающей карпатским газом