Коллектив авторов - Девичий виноград. Женская поэзия Латвии

Прикосновение воды –
дрожь кожи, мышц, тока крови,
дрожь и воспоминания, глубже и ярче тех,
что присущи памяти человека – подкожная,
внутримышечная и внутривенная память рыб,
водорослей и птиц.
Под черепом дышит ледник – на его
ладони нить моей пуповины.
Прочие нити оборваны – голое
тело летит в воде, волнуясь, как
водоросль, как водопад.
Без жалости, без ностальгии –
мгновение милосердия к изгнанному из
Эдема.

Тайная жизнь вещей в этом доме
скоро вытеснит нашу.
Мы не ждем никого, и никто не приходит,
но скрип ступеней громче твоего смеха.
Письма сами себя переписывают, а наши фото
меняясь, изменяют и нас.
Ваза не доверяет мне больше,
сама спускаясь в сад за цветами,
срезает непосаженные нами астры.
Радио включается в тот миг, когда мы готовы
сказать прощай,
и мы проскальзываем один сквозь другого:
как если бы ты был туманом, а я – кинжалом,
как если бы я была мглой, а ты – стрелой.

предчувствие словно птица
на глянцевом снимке
смотри как она бела и еще на зимнее солнце
смотри как танцуем мы
чисто и просветленно
на утренних световых сабле-голубых
остриях
поддерживая шлейф смерти

но златорунный Овен
Вечный школяр
стучит в двери
и нет у нас
выбора
нас вышвырнут
едва мы поднимем веки

Я поворачиваюсь к тебе спиной,
вытатуируй на ней
старую довоенную карту.

В городе что ни ночь тает старый снег
Тает с протяжными вздохами
тянется сквозь мои сны

Днем гляжу – смотри-ка
только в канавах
только в тени еще снег

Будет таять
пару ночей поболит
чуток поболит
и пройдет

в белом поле метет
не видать леса по сторонам
дома сарая овина риги липы дуба яблони вишни не видать

видно лишь как в одинокой лыжне
кровоточит забвение

так сдержанно пахнут земляникою руки
я пробовала украсть твой ландшафт
текущий от груди к
бедрам. и согнуть под углом.
прежде были так небесно
так невинно-белы
те перистые те кучевые
целующие девичий профиль
это память?
как ладони мулатки.

как ненаписанное письмо
брошенного ребенка
как неудачный снежок
в твое окно.

ночь тепла.
под моим взглядом асфальт седеет
спокоен и тверд
как только что принявшийся снег.

С каждым днем становлюсь моложе.
Рубцы, оставленные твоими словами, подживают,
Когда вся моя кожа зарубцуется, придет время родиться
заново.
Ты станешь моей матерью.

думать о декабре так долго
полюбить затворника нежного –
утром золотой штрих на синем
вспоминается всё, что когда-либо
слышано о красоте
одинокий затворник приручает птиц
гнездиться на ледяном оплечье
он зимний птичий царь
с летучей мышью в короне
шум и гам разбиваются
о его белое тело

Вот декабрьская остановка
всегда кто-нибудь да сходит
в вечное одиночество
в дрожащую штриховку зари
к птицам зимы
узки и прекрасны глаза страстей декабря
несущие мудрость и нежность
знающие ответ

может быть твои острова обледенеют
и ночью сваренной круто как необетованные земли
(манящей теплыми руками, приди, вцепись в мои бедра)
запремся на засовы от небес и от звуков
и запируем с ловкостью сладкой пиратов
(как будто не знаем,
что прирасти друг к другу можно робко, но пьяняще быстро)

может быть твои ледники растают
и в созревающей по берегам черничной прохладе
(мы будем чуткими как коты, встав в боевые позы)
вслед за тонкой оплетенной синими жилками нитью
в тебя я отыщу выход к морю

ты как бы едешь в аэропорт забрать меня
но в действительности ловишь такси и едешь лишь обратно
курит шофер и дым бьется в лобовое словно в аквариуме
голос не живет в телефоне живет в парковочной карте
как бы в аэропорт
но обратно (америка становится островом) сжалось в кулак
(освежитель воздуха в джунглях фуры свой выкинул флаг)
пальцы в угле кто-то рисует ту птицу из стихов g. a.
«алкоголи» высохли
(поля свились в свиток)
тушь выплескивается тебе на колени
никто никогда не пел про мужские колени
это еще больше страха еще больше цунами
но в воздухе сами думаются такие думы

километры
вертикальны
между нами

феврали всегда чудовищны,
как-то раз написал мне один знакомый
бессилие, упадок, тупик –
всё это в феврале

давнишний вечер, цесис , вокзал, ожидание рижского поезда
лампы в ветвях рисуют мокрые призрачные гало
слякоть, нагота, туман повсюду
февраль повсюду

я думаю об улицах детства
открытых, пустынных, чистых
я думаю о февралях детства
морозных, искристых, хрупких

обо всем этом я думаю одним июньским полднем
ах, многоцветие бытия, ах, белое золото солнца
закадровый гул моря, рдеющая нежность пляжа
и серебристая линия горизонта целует глаза
и новая садовая мебель пахнет тиком и лаком
и свежескошен газон
и под рукой кофе, ваниль, вино