Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Старик как будто начал угадывать его мысли, и его слова прозвучали как ответ на них:

— Спору нет, с тех пор, как нам было дано это обетование, прошло уже полсотни лет. Однако надо хранить терпение и, что бы ни случилось, неустанно упражнять себя, денно и нощно повторяя в сердце своем духовное имя, покуда не свершится второе рождение.

Он говорил спокойно и, казалось, без тени сомнения, но в голосе слышалась легкая дрожь, словно от предощущения жесточайшего грядущего отчаяния, как ни старался он владеть собой, чтобы не поколебать в своей вере других.

— И вы упражняетесь в этом целых пятьдесят лет? Какой кошмар! — вырвалось у доктора.

— Боже, какое блаженство видеть, как сбывается обетование, — восторженно пропела юфрау Буриньон, — и сюда из горних миров слетаются великие духи, дабы окружить своим сонмом Аврама — это духовное имя Ансельма Клинкербогка, ибо он воистину праотец, — и здесь в убогом квартале Амстердама заложить краеугольный камень нового Иерусалима. И вот пришла Мари Фаатц («Прежде она была проституткой, а теперь сестра Магдалина», — шепнула она, прикрыв рот ладонью, своей племяннице). И вот воскрешен, вырван из лап смерти Лазарь! Да-да, Ева, об этом чуде я ни слова не сказала тебе в недавнем письме с приглашением посетить наш кружок. Ты только вдумайся: Аврам пробудил Лазаря от смертельного сна!

Ян Сваммердам встал, подошел к окну и молча вперил взгляд в темное пространство.

— Да, именно так! — продолжала Буриньон. — Он лежал в своей лавочке, можно сказать, бездыханный. И тут пришел Аврам и оживил его.

Все как по команде уставились на Айдоттера, тот смущенно отвел глаза и, энергично жестикулируя и пожимая плечами, шепотом пояснил доктору Сефарди, что и вправду было что-то этакое:

— Я лежал без всяких чувств, возможно, совсем мертвый. Разве не может полежать мертвым такой старик, как я, господин доктор?

— А потому заклинаю тебя, Ева, — горячо принялась убеждать юфрау Буриньон свою племянницу, — вступай в наш союз, ибо близко уже Царствие Небесное и последние станут первыми.

Приказчик аптечной лавки, до сих пор не открывавший рта и сидевший рядом с сестрой Магдалиной, не выпуская из рук ее ладошку, неожиданно встал, шмякнул кулаком по столу и, выкатив безумно-восторженные глаза, зашелся криком:

— И-и пе-пе-рвые станут по-по-последними, и у-у-до-бнее вер… верблю…

— Он оглашен духом. Его устами вещает Логос! — воскликнула Хранительница порога. — Ева, сохрани каждое слово в сердце своем!

— …люду пройти сквозь и-и-иголь…

Ян Сваммердам бросился к одержимому, лицо которого исказила звериная ярость, и начал успокаивать его магнетическими мановениями руки возле лба и губ.

— Это всего лишь «обратный ход», как у нас говорят, — попыталась старая голландка, сестра Суламифь, унять страх Евы ван Дрейсен, которая уже отскочила к двери. — С братом Иезекиилем порой такое случается, когда низшая природа на какое-то время теснит высшую. Но это бывает все реже.

Приказчик между тем уже стоял на четвереньках, лаял и рычал, а девица из Армии спасения, опустившись на колени, нежно поглаживала его по голове.

— Вы уж на него не сердитесь, — увещевала сестра Суламифь. — Все мы великие грешники, а он-то, бедняга, днем и ночью в темной лавке, и, когда ему вдруг приведется увидеть людей состоятельных, — простите меня за откровенность, сударыня, — на него находит какой-то стих, ожесточение, он аж лицом темнеет. Бедность — вы уж поверьте мне, — тяжкое бремя. Где же ему, его юной душе, укрепиться благодатью, чтобы нести его!

Впервые в жизни Ева ван Дрейсен заглянула в жуткие бездны бытия, и то, о чем прежде черпала представления из книг, она увидела воочию во всей убогой реальности.

И все же это была лишь мимолетная зарница, слишком слабая, чтобы распахнуть мрак бездны.

«Сколько невообразимых кошмаров, — подумала она, — должно быть, дремлет в этой глубине, куда так редко может заглянуть человек, которого пощадила судьба».

Она испытала небывалое духовное потрясение, сорвавшее покровы старательно соблюдаемых ритуалов быта, и человеческая душа предстала перед ней в отвратительной наготе, низведенной до животного состояния в тот самый момент, когда звучали слова того, кто ради любви к человеку принял смерть на Кресте.

Внезапно чувство безмерной вины, состоявшей уже в том, что она принадлежит к привилегированному классу и никогда особенно не упрекала себя в отсутствии интереса к страданиям ближнего, иными словами: грех безучастия, малый, как песчинка в своем зарождении, и подобный опустошительной лавине в своих последствиях, — все это повергло Еву в глубокий ужас, сравнимый со смертельным испугом человека, который, ничтоже сумняшеся, затеял игру с канатом и вдруг увидел, что держит в руках змею.

Когда Суламифь рассказывала о бедственном положении приказчика, Ева инстинктивно потянулась за кошельком (этим безотчетным порывом сердце надеется провести рассудок), но уже через минуту-другую решение помочь бедняге казалось ей неудачным, и вместо доброго деяния она выбрала доброе намерение — сделать это позднее, но уж как следует.

Испытанная военная хитрость лукавого, имеющая целью затянуть время до срока, когда утихнет порыв сострадания, сработала и на сей раз.

Иезекииль тем временем оправился от припадка и лишь кротко всхлипывал.

Сефарди, который, как и все именитые португальские евреи в Голландии, неукоснительно следовал обычаю предков не являться в чужой дом без подарка, воспользовался возможностью отвлечь внимание от припадочного и, развернув упаковку с маленьким серебряным кадилом, протянул его Сваммердаму.

— Золото, ладан и мирра {186} … Три царя, три волхва с Востока! — прошептала Хранительница порога дрогнувшим от умиления голосом, благоговейно закатывая глаза. — Узнав вчера, что вместе с Евой к нам пожалуете вы, господин доктор, Аврам нарек вас именем одного из них — царя Бальтазара. И что же: вы приходите и приносите ладан! Царь Мельхиор (в миру барон Пфайль, я знаю это от маленькой Катье) явился сегодня в своей духовной ипостаси, — она с таинственным видом повернулась к разинувшим рты братьям и сестрам, — и передал деньги. И вот я вижу духовным зраком: к нам держит путь третий из волхвов — Каспар {187} . — Она с чувством подмигнула Мари Фаатц, ответившей ей всепонимающим взглядом. — Да, времена семимильными шагами идут к своему концу…

Ее прервал стук в дверь, и появившаяся на пороге Катье, маленькая внучка сапожника Клинкербогка, объявила:

— Спешите наверх, у дедушки второе рождение.

Когда все ринулись в мансарду сапожника, Еве удалось ненадолго задержать коллекционера бабочек.