Антология - Большое собрание преданий, сказок и мифов западных славян

И когда мать уносит золото, дитя тянется к ней, тянется и жалобно плачет: «Мама, мама! Ах, ах, мама!», хватая ее ручонками. «Молчи, сыночек! Молчи, молчи, мальчик! Подожди еще совсем немного». И, наклонившись к ребенку, вытягивает рукой из фартука две денежки, и денежкой о денежку звенит: «Эй, гляди, что есть у мамочки! Дзынь-дзынь! Слышишь, как дзынькает?» И хоть дитя все плачет, ее сердце от радости скачет.

И снова лезет она в фартук, и вытягивает полную горсть золота, и кладет младенцу на колени: «Эй, глядь, что тебе дает мамочка! Молчи, сыночек! Молчи, молчи, мальчик: дзынь-дзынь! Слышишь, как дзынькает! Подожди совсем немножко, скоро мамочка вернется, играй, играй, мое дитятко, подожди совсем капельку!»

И бежит, бежит из зала, на дитя не оглянувшись, вот уже зал остался позади, приближается к потоку, через поток, сторонкой несет она дорогой клад к лесу, и вот уже стоит с ним перед хижиной.

«Эй ты, хижина убогая, скоро я с тобой распрощаюсь! Что теперь меня к тебе привязывает? Нет в тебе нужды! Уйду я прочь из этих темных лесов, от отцовской худой крыши, в другом месте буду счастлива, в другом месте будет мое жилище! Пойду, пойду из этого края, радостной будет моя дорога, пойду туда, где счастье мое зреет, в большой город, куплю себе землю, замки, чтить меня будут как госпожу, счастливо оставаться, хижинка, здесь, не буду я больше жить в тебе! Я уж не та бедная вдова, что батрачит днем и ночью, вон что у меня в фартуке…» И с этими словами радостно она опускает глаза – лучше бы и не глядела! Побледневшая от испуга, трясясь от страха, чудом не потеряв сознание, видит она – ох, что она видит, сама тому едва верит! Двери настежь открывает, бежит к сундуку, в который уложила серебро, срывает крышку – ой, что видит! Именем веры всех добрых людей, какой опять удар! Вместо серебра – лишь камни, в платке и в своем фартуке – ох, ужасное знаменье – вместо золота лишь глина чавкает, вся размазанная!

Недостойна была она счастья, не заслужила благословенья.

Растерзанная, переживая боль утраты, вдруг чувствует она удар в сердце, отчаянно вскрикивает, объятая ужасом, вскрикивает так, что хижина трясется: «Ах, дитя, дитя мое дорогое!» «Дитя – дорогое-дорогое-дорогое!» – зашумело в густом лесу. И в ужасном предчувствии бежит женщина – ах, не бежит, летит, летит, как птица, лесом, склонами, там, где нашла обманные сокровища, к холму, на котором стоит костел.

От костела ветер веет, но пенья больше не слышно, хор уже не поет об Иисусовых страстях.

А когда примчалась она к скале – ха-ха! – что же она видит! Среди диких зарослей, в трехстах шагах от костела, огромный камень перегораживает дорогу! А где же зал? Исчез! Исчезла и скала на дороге, как будто никогда ее и не было. Ха, как женщина испугалась, в какой пришла ужас, зовет, ищет, как бегает по пригорку, через заросли, смертельно бледная! Ха, эти отчаянные взоры, губы синие, как у мертвеца, глядь, как бежит через заросли, как падает вниз! «Горе, горе! Здесь ничего нет!» Тело, разорванное сучьями, ноги, исколотые терном, – но все напрасно, не найти ей вход!

И снова она в ужасе, снова охвачена ужасной тоской: «Ах, кто мне вернет мое дитя! Ах, дитя мое, где ты, где ты?!»

«Глубоко я под землею! – слышен тихий голосок, который доносится до нее сквозь шум ветра. – Меня не увидеть глазами, не услышать ушами. Тут под землей хорошо, мне ничего не нужно, ни есть, ни пить, лишь бы играть с кусками золота в мраморной палате! Нет здесь ни дня, ни ночи, здесь спать не нужно, я все играю и играю, все монетки собираю!»

Женщина снова ищет – напрасно, отчаянно бросается на землю, рвет волосы на голове, окровавленная, бледная как смерть.

«Ах мне горе! Горе! Горе! Где же мое родное дитятко? Как мне тебя найти, мой милый?» И плач ее несется в глубину леса: «Милый! Милый!»

День проходит, другой проходит, дни становятся неделями, из недель выходит месяц, вот и лето набрало силу.

На пригорке между буками маленький костел с низкой башней, каждый день слышатся звуки его колокола в лесу и в соседней деревушке. Тут, наверху, когда с утра к службе колокол зазвонит, пред иконой Богоматери набожный крестьянин клонит чело. Ай, кто знает ту особу с лицом, склоненным к земле? Погасли свечи на алтаре, а она все молится. Кажется, что она не дышит, лицо и губы посинели, ах, кто же так тихо молится, кто это? «Не знаю, могу лишь догадываться». Когда после богослужения закрываются двери храма, можно увидеть ее среди буков, как идет она с пригорка, бредет, бредет потихоньку по дорожке, вьющейся среди зарослей, мимо серой скалы, где торчит огромный камень. Тут вздыхает преглубоко, лицо закрывает ладонями: «Ах, дитя мое!» – и глаза ее заливаются горючими слезами.

Это несчастная женщина из хижины, всегда грустная, всегда бледная, всегда в тяжелой задумчивости; с утра до темноты никогда не светел ее взор, ночью тоска не дает ей спать, а на рассвете с болью оставляет она свое ложе:

«Ах, дитя мое родное! Горе мне, грешной! Ах, какое горе! Господи, помилуй меня, грешную, прости!»

Минуло лето, минули осень и зима – не успокоилась тоска в ее сердце, не исчезли слезы в глазах, а как выше солнце стало, разогревши землю снова, не вернулась к ней улыбка, все еще вдова рыдает.

Слышишь? Сверху между буков, из костела с башней низкой, слышны колокола звуки в лесу и в соседней деревушке. Глянь-ка, кверху, к Божьей славе торопится из деревни шумная толпа, это деревенский богобоязненный люд, а сегодня как раз Великая пятница.

Нежно веет ветер вешний, он приносит пение хора. Снова поют в костеле о страстях Иисуса.

А на той стороне потока женщина приближается из леса, что сегодня сдерживает ее шаги? Ах, горькая память о том дне год назад связывает ее шаги! Ближе, ближе подходит она, и вот оказывается у той скалы.

И глядь! Что явилось глазу? Тут, где от диких зарослей до костела триста шагов, камень, открывающий вход в гору, камень, стоящий на дороге, камень, и целая та скала, как будто от века тут стояла.

И женщина пугается этого, от ужаса шевелятся ее волосы, всей тяжестью ложатся на нее ее горе и ее вина. Но, боясь, она не медлит, но в страхе и в надежде прыгает вглубь, бежит бегом в знакомый зал, под скалу.

И глядь, двери в прекрасный зал открыты, золотом светятся стены, потолок выложен рубинами, под ним колонны из хрусталя, и по обеим сторонам дверей на мраморном полу полыхают два светильника: над серебром по левую сторону поднимается вверх лунное сияние, над золотом, с правой стороны, солнце светит непрестанно.

С ужасом приближается женщина, в страхе и надежде оглядывается вокруг. Неужто притягивает ее серебро, золото? Ах, она на это и не смотрит!

«Ха-ха, мама! Ха-ха, мама!» Это же ее родное дитятко, тот, по которому она страдала весь год! Вот оно – хлопает в ладошки!