Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

В свете уличного фонаря о чем-то спорили трое, голоса их то опускались до шепота, то звучали гневно, высоко и пронзительно. Тиббел хорошо видел мужчину лет шестидесяти, с проседью и лысиной на макушке, безутешно рыдавшую в носовой платок молодую женщину и довольно молодого человека в ветровке. На женщине было яркое, цветастое платье, белокурые волосы уложены в высокую прическу а-ля Брижит Бардо. Издали она походила на аккуратного фаршированного поросенка. Пожилой мужчина напоминал почтенного инженера или правительственного чиновника с зачатками интеллекта на пышущем здоровьем лице. Все трое стояли почти под окном Тиббела. Время от времени молодой человек похлопывал ладонью по сиденью мотоцикла, словно желал убедиться, что на крайний случай средство спасения у него под рукой.

— Повторяю, месье, — громко и отчетливо произнес старший из мужчин, — вы — негодяй.

Прозвучало это столь торжественно, будто говоривший обращался к высокому собранию.

— Еще раз заявляю вам, месье Банари-Куанто, — так же громко ответил ему молодой человек, — я не негодяй.

Это был язык человека улицы — раздраженного и привыкшего за двадцать пять лет жизни к бесконечным спорам с согражданами. Судя по внешности, парень мог быть студентом, помощником аптекаря или лаборантом.

Женщина продолжала рыдать, теребя руками большую кожаную сумку.

— Еще какой! — не отступал пожилой мужчина. — Вы худший из негодяев. Нужны доказательства? — Вопрос был, конечно, риторическим. — Я вам их предоставлю. Моя дочь беременна. Вашими стараниями. И как вы поступаете сейчас, когда она в таком положении? Бросаете ее. А чтобы сделать боль невыносимой, вы решаете завтра жениться. На другой.

Парижанин отнесся бы к их спору совершенно иначе, однако разговорный французский в голове Тиббела невольно перетекал в такие английские фразы, которыми школьник мог бы излагать взгляды Расина или Цицерона. Николас считал всех французов излишне склонными к архаике и пафосу — так выступавшие на римском Форуме обращались к сенаторам, так на суде в Афинах звучало обвинение в адрес Сократа. Подобная манера речи нисколько не раздражала, наоборот, она придавала некое очарование его контактам с местными жителями, и в тех редких случаях, когда Тиббелу удавалось правильно угадать смысл отдельных идиом, он испытывал гордость и наслаждение.

— Если человек, способный на подобное, не заслуживает того, чтобы его назвали негодяем , — продолжал между тем месье Банари-Куанто, — я бы с удовольствием выслушал мнение непредвзятого стороннего наблюдателя.

Стоявшая рядом с ним и пока еще не похожая на беременную молодая женщина заплакала громче.

Под аркой, где пряталась влюбленная парочка, послышалась возня, мелькнула обнаженная нога, поцелуй, судя по звуку, пришелся не в губы, но в ухо, а мускулистая рука сменила положение, однако что было тому причиной — сцена под окном или инстинктивное стремление продлить мгновения любви, — Тиббел не знал.

В конце улицы появился автомобиль. Осветив на мгновение стены домов яркими лучами фар, он остановился у закрытых на замок дверей прачечной. Фары погасли, смолкло по-итальянски мелодичное урчание двигателя. Спорщиков никто не потревожил.

— Если завтра я и женюсь, — с вызовом бросил парень, — то по ее вине! — Указательным пальцем он ткнул в сторону молодой женщины.

— Запрещаю вам продолжать в том же духе! — с достоинством произнес месье Банари-Куанто.

— Я пытался, делал все, что было в моих силах! Я прожил с ней год, разве нет? — Молодой человек говорил так, будто ждал благодарности за самопожертвование. — Но в конце концов стало ясно: если мне понадобится тихий и спокойный дом, чтобы растить в нем своих детей, то ваша дочь дать его не в состоянии. Пришло время объясниться начистоту, месье. Ваша дочь ведет себя абсолютно немыслимым образом. Немыслимым. К тому же у нее омерзительный характер.

— Будьте осторожнее в выборе слов, молодой человек, — потребовал оскорбленный отец.

— Омерзительный, — повторил парень, подчеркивая категоричность своего заявления резким движением руки. На его лоб упала прядь черных волос, усилив впечатление исходившей от всей его фигуры ничем не сдерживаемой ярости. — Не буду вас как ее отца убивать деталями, позволю себе лишь заметить, что никогда еще мужчина не испытывал таких унижений от женщины, которая прожила с ним под одной крышей целый год. Смеяться хочется, — без намека на улыбку проговорил он. — При словах «под одной крышей» перед глазами встает женщина, хотя бы время от времени присутствующая в доме, ну, скажем, для того чтобы приготовить обед или встретить пришедшего после тяжелого трудового дня мужчину. Если вы, месье Банари-Куанто, думаете, что ваша дочь делала это, то жестоко ошибаетесь. За прошедший год я куда чаще видел собственную мать, живущую в Тулузе тетку, да что там — торговку газетами на бульваре Мадлен, — чем вашу дочь, смею уверить! Постучите в дверь днем или ночью, летом или зимой и спросите: где она? Нету!

— Рауль, — выдавила сквозь рыдания женщина, — как ты можешь! Я хранила тебе верность от начала и до самого конца.

— Верность! — презрительно фыркнул Рауль. — Да кому нужна такая верность? Женщина говорит о своей верности и считает, что этим можно искупить все, от поджога до убийства матери. Чем обернулась для меня твоя верность? Тебя никогда не было дома. Парикмахерская, кино, галерея Лафайетт, зоопарк, теннис, бассейн, портниха, Елисейские поля, подружка в Сен-Клу — что угодно, только не дом. Месье, — повернулся к ее отцу Рауль, — не знаю, что повлияло на характер вашей дочери в детстве. Могу судить лишь о результатах. Она превратилась в женщину, испытывающую живейшее отвращение к дому.

— Одно дело — дом, месье, — дрожащим голосом возразил старик Банари-Куанто, — и совсем другое — незаконное сожительство. Между ними такая же разница, как между церковью и… и… — он не сразу нашел подходящее сравнение, — между церковью и ипподромом. — Собственное красноречие заставило месье Банари-Куанто самодовольно улыбнуться.

— Клянусь, Рауль, — простонала его дочь, — если ты женишься на мне, я не сделаю из кухни ни шагу!

— Все вы готовы пообещать что угодно, если мужчина женится на другой. Вот мое последнее слово, — вновь обратился Рауль к отцу. — Мне жаль того, за кого ваша дочь выйдет замуж. Как сознательный гражданин и добропорядочный христианин письмом без подписи я должен был предупредить этого человека и не дать ему совершить роковой шаг.

С душераздирающим криком молодая женщина бросилась на грудь отцу.

— Успокойся, успокойся, Муму. — Он легонько похлопал ее по спине.

— Я люблю его! Люблю! Я жить не могу без него! Если он оставит меня, я брошусь в реку!