Томас Рид - Избранные произведения. Том II

Туповатый немец и не подозревал, с каким удовлетворением слушала Луиза Пойндекстер его ответы в начале разговора; еще меньше мог он догадаться, какую боль причинил ей случайным замечанием, положившим конец их разговору.

Услышав, что не она первая наводит справки о Морисе-мустангере, что еще одна женщина уже задавала те же вопросы, Луиза, снова охваченная отчаянием, повернула свою лошадь обратно к Каса-дель-Корво.

Всю ночь металась Луиза в бессоннице и не могла найти покоя. В короткие минуты забытья ее мучили кошмарные сновидения.

Утро не принесло ей успокоения, но с ним пришла решимость — твердая, смелая, почти дерзкая.

Поехать одной к берегам Аламо — значило для Луизы Пойндекстер нарушить все правила приличия. Но именно это она намеревалась сделать.

Некому было удержать ее, запретить ей эту поездку. Поиски продолжались всю ночь, и отряд еще не вернулся, в Каса-дель-Корво о нем не было никаких известий. Молодая креолка была полной хозяйкой асиенды и своих поступков, и только она сама знала, что толкнуло ее на этот отчаянный шаг.

Но об этом нетрудно было догадаться.

Луиза Пойндекстер была не из тех, кто может оставаться в неуверенности. Даже любовь, подчиняющая самых сильных, не могла сделать ее покорной. Она должна узнать правду! Может быть, ее ждет счастье, а может быть, гибель всех ее надежд. Даже последнее казалось ей лучше мучительных сомнений.

Она рассуждала почти так же, как и ее соперница!

Разубеждать Луизу было бы бесполезно. Даже слово отца не могло бы ее остановить.

Заря застала Луизу в седле. Выехав из ворот Каса-дель-Корво, она направилась в прерию по уже знакомой тропе.

Сердце ее не раз трепетало от сладостных воспоминаний, когда она проезжала по знакомым и дорогим местам.

В такие минуты она забывала о муках, заставивших ее предпринять эту поездку, думала только о свидании с любимым и мечтала спасти его от врагов, которые, быть может, уже окружили его.

Несмотря на тревогу о возлюбленном, это были счастливые минуты, особенно если сравнить их с теми часами, когда ее терзали мысли о его измене.

Двадцать миль отделяли Каса-дель-Корво от уединенной хижины мустангера.

Такое расстояние могло показаться целым путешествием для человека, привыкшего к европейской верховой езде. Но для жителей прерии нетрудно преодолеть это расстояние за два часа — они мчатся так, словно гонятся за лисой или оленем.

Такое путешествие не скучно даже на ленивом коне, но на быстроногой крапчатой красавице Луне, которая рвалась в родную прерию, оно кончилось быстро — быть может, слишком быстро, к несчастью для нашей наездницы. Как ни была измучена Луиза, она теперь не испытывала отчаяния — в ее печальном сердце сиял луч надежды.

Но он погас, едва она ступила на порог хакале. Подавленный крик вырвался из ее уст — казалось, сердце ее разорвалось.

В хижине была женщина!

За мгновение перед этим у нее тоже вырвался крик, и возглас Луизы показался его эхом — так похожа была звучавшая в них боль.

И словно второе, более отчетливое эхо, раздался новый крик Исидоры: обернувшись, она увидела женщину, чье имя только что произнес больной, — ту «Луизу», которую он звал с любовью и нежностью в бреду жестокой горячки.

Для молодой креолки все стало ясно, мучительно ясно. Перед ней была женщина, написавшая любовное письмо. Свидание все-таки состоялось! Быть может, в той ссоре на поляне участвовал еще и третий — Морис Джеральд? Не этим ли объясняется его состояние: Луиза успела увидеть, что Морис, весь забинтованный, лежит в постели.

Да, это она написала записку, это она называла его «дорогой» и восторгалась его глазами, это она звала его на свидание; а теперь она около него, нежно ухаживает за ним — значит, он принадлежит ей. О, эта мысль была слишком мучительна, чтобы выразить ее словами!

Не менее ясны и не менее мучительны были и выводы Исидоры. Она уже знала, что для нее нет надежды. Слишком долго ловила она бессвязные речи больного, чтобы сомневаться в горькой правде. На пороге стояла соперница, которая вытеснила ее из сердца мустангера.

Лицом к лицу, со сверкающими глазами стояли они друг перед другом, взволнованные одним и тем же чувством, потрясенные одной и той же мыслью.

Обе влюбленные в одного и того же человека, обе терзаемые ревностью, они стояли около него — а он, увы, не сознавал присутствия ни той, ни другой.

Каждая считала другую своей счастливой соперницей. Луиза не слыхала тех слов, которые утешили бы ее, тех слов, которые до сих пор звучали в ушах Исидоры, терзая ее душу. Обеих переполняла ненависть, безмолвная и потому еще более страшная. Они не обменялись ни словом. Ни одна из них не просила объяснений, ни одна из них не нуждалась в объяснении. Бывают минуты, когда слова излишни. Это было столкновение оскорбленных чувств, выраженное только ненавидящими взглядами и презрительным изгибом губ.

Но они стояли так лишь одно мгновение.

Потом Луиза Пойндекстер повернулась и направилась к выходу. В хижине Мориса Джеральда нет места для нее!

Исидора тоже вышла, почти наступая на шлейф своей соперницы. Та же мысль гнала и ее: в хижине Мориса Джеральда нет места для нее!

Казалось, они обе торопились как можно скорее покинуть то место, где разбились их сердца.

Серая лошадь стояла ближе, крапчатая — дальше. Исидора первая вскочила в седло. Когда она проезжала мимо Луизы, та тоже уже садилась на лошадь.

Снова соперницы обменялись взглядами — ни один из них нельзя было назвать торжествующим, но в них не видно было и прощения. Взгляд креолки был полон грусти, гнева и удивления. Последний же взгляд Исидоры, сопровождавшийся вульгарным ругательством, был полон бессильной злобы.

Если бы можно было сравнивать явления внешнего мира с переживаниями человека, то трудно было бы найти более резкий контраст, чем ослепительный блеск солнца над Аламо и мрак в душе Исидоры, когда она покидала хакале мустангера. Бешеные страсти бушевали в ее груди, и сильнее всех была жажда мести. В ней она находила какое-то горькое удовольствие — это чувство спасало ее от отчаяния. Иначе тяжесть ее горя была бы невыносима.

Терзаемая мрачными мыслями, ехала она в тени деревьев. И они не стали радостней, когда, подъехав к обрыву, она увидела сияющее голубое небо — ей показалось, что оно смеется над ней.

Исидора остановилась у подножия склона. Над ней простирались огромные темные ветви кипариса. Их густая тень была ближе тоскующему сердцу, чем радостные лучи солнца.