Томас Рид - Избранные произведения. Том III

И она ушла, ее прогнали мысли о Карраско. С прежней силой вернулись дружеские чувства к Франсиско Морено.

Я осмотрелся. Никакой мебели, кроме той, что, очевидно, принесли по случаю. Я прошел в небольшую соседнюю комнату. В ней оказалась походная кожаная кровать на раме. На кровати были разбросаны шали, шарфы и другие предметы женского туалета.

Кровать должна была послужить брачным ложем! Жених ляжет на эту кровать, но обнимет его не Долорес, а смерть!

Я быстро осмотрел раны. Обильное кровотечение продолжалось. Франсиско ослабел, как ребенок. Я вспомнил о том, что в аналогичных обстоятельствах вернуло силы и мне, — о глотке каталонского вина. Фляжка у меня была полна лучшего вина, какое только можно найти в столице. Я прижал фляжку к его тубам и заставил раненого сделать несколько глотков.

Как я и предвидел, вино произвело благотворное воздействие. Франсиско пришел в себя и узнал меня.

— Ах, сеньор, — сказал он, благодарно глядя мне в глаза. — Это вы, вы с такой добротой относитесь ко мне! О, скажите, где она, Долорес, моя Долорес, моя невеста, моя жена? Нет, ее здесь нет. Но где же… где…

— Не тревожьтесь о ней, — ответил я с горечью. Даже его страдания не могли помешать мне ее проявить. — Она о себе позаботится.

— Но где она? О, сеньор, скажите мне!

— Возьмите себя в руки, дон Франсиско. Леди не может быть далеко. Я думаю, что сумею догнать негодяев, которые ее увели.

— Ее увели? О Боже! Увели! Увел он… он…

— Кто?

Вопрос излишний. Я заранее знал ответ.

— Этот негодяй Карраско! — прошептал раненый. — Я уверен, что это он. Я узнал его, несмотря на маску. Лола, Лола, ты погибла! И еще хуже — с Мерседес! Бедная Мерседес!

Я не стал просить у него разъяснений странных и непонятных слов. В ответ я только сказал:

— Сеньор Морено, не утомляйте себя! Предоставьте дело мне. Долг обязывает меня приложить все усилия, чтобы освободить девушек и наказать негодяев, которые их похитили. Не сомневайтесь, я это сделаю. Если судьба позволит, ваша Долорес вернется к вам.

— Спасибо, спасибо, сеньор! Я уверен, что вы сделаете всё возможное. Если не ради Долорес, вы должны это сделать ради ее сестры.

— Сестры? Что значат ваши слова, капитан Морено?

— Ах, кабальеро, вы должны знать. Она вас любит!

— Любит… меня?

— Да! В надежде увидеть вас согласилась она участвовать в проделке, о которой мне нет необходимости вам рассказывать. А кончилось все это поездкой в столицу. Она знала, что после штурма Чапультепека вы находитесь там. Она слышала о вашем храбром поведении в этих кровавых боях и об опасной ране, которую вы получили. Вы не можете представить себе, как она тревожилась за вас, несмотря на свое раздражение. Бедная Мерседес!

— Мерседес? Тревожилась? Раздражена? Вы меня удивляете.

— Ах, сеньор, это вы меня удивляете. Больше того, вы разбили ей сердце.

— Франсиско Морено! Ради Бога, объяснитесь! Что все это значит? При чем тут Мерседес? Молю вас, объясните!

— Но вы ведь сами все знаете. Бедная девочка! Она доверилась мне. Ведь я долго через нее переписывался с Лолой. О сеньор, вы были так добры ко мне! Сейчас вы вдвойне добры. Но почему вы так обошлись с Мерседес? Возможно, я никогда не встану на ноги, но все равно скажу: вы обошлись с ней бессердечно, даже жестоко!

— Могу я спросить — а в чем проявилась эта жестокость?

— Вы смеетесь надо мной, амиго [50] Амиго (исп.) — друг. ? Вы должны помнить. Она назначила вам свидание на Аламеде. И хотя вы там появились и она вас увидела, вы ушли, не поговорив с ней. И после этого она вас больше не видела! Завоевать сердце женщины и так с ней обойтись! Разве это не жестоко? Я вас спрашиваю, разве не жестоко?

Изумление помешало мне ответить. Но не только оно вызвало мое молчание. Сквозь тьму, в которую давно погрузилась моя душа, я увидел признаки рассвета.

— Вы ведь не забыли тот случай? — укоризненно продолжал раненый. — У меня самого есть все основания его помнить, потому что тогда я получил записку от Лолы. Более радостной записки я еще не получал от своей милой. Это было обещание, клятва, написанная на бумаге. Она предпочла монастырю… Вы понимаете, о чем я?

Хотя я понимал смысл его слов, но был не в состоянии ответить. И задал свой вопрос, который для меня был гораздо важнее:

— Вы получили записку через окно кареты? Разве ее отдала не сама написавшая?

— Пор Диос, нет! Записка, о которой вы говорите, была от Долорес. Она передала мне ее через Мерседес!

Мне захотелось по-дружески обнять Франсиско Морено. Я хотел остаться у его постели и ухаживать за ним. Я мог бы на правах друга закрыть ему глаза после смерти! Я мог объявить его святым за эти слова. Мне они дали новую жизнь — вместе с решимостью, которая поглотила все остальное.

Мне не нужно объяснять, что это за решимость. Через несколько мгновений я поднимался по склону Икстисихуатля в поисках своей утраченной возлюбленной. Это снова была Мерседес!

Мы двинулись в сопровождении прежнего проводника. Нам повезло, что он уже однажды поднимался здесь и знал о существовании второго «гнезда» разбойников.

Была вероятность того, что мы встретим там Карраско. Если не в самом жилище, то где-нибудь поблизости в горах.

Как теперь отличались мой чувства от тех, с какими я начинал экспедицию! Я больше не был равнодушен к бегству разбойников. Я решил захватить их, даже если для этого придется пересечь Кордильеры и подняться на вершину Попокатепетля! Я готов был броситься в огненный кратер, чтобы спасти пленницу! А ведь всего час назад я бы руки не протянул, чтобы удержать ее!

Теперь все изменилось. Рана, которая шесть месяцев кровоточила, неожиданно затянулась. Тяжесть спала у меня с сердца.

Карабкаясь вверх по скале, я чувствовал себя ловким, проворным и сильным. Никакой альпинист не сравнился бы со мной: ведь у него не было такого стимула. Что такое подъем на Маттерхорн по сравнению с освобождением Мерседес Вилья-Сеньор!

Подъем оказался не только трудным, но и опасным. Темнота усугубляла и то, и другое. Поверхность крутых склонов была изрезана потоками застывшей лавы. Беспорядочное нагромождение каменных глыб украшала редкая растительность. Здесь встречались кактусы, папоротники, травянистые стебли неведомых растений.

Кроме темноты, нам мешала необходимость двигаться бесшумно. Малейший, звук, произнесенное вслух слово могли нас выдать. Я строго приказал не разговаривать. Только проводнику разрешалось давать указания.

Мы не сомневались, что разбойники впереди, над нами, хотя не видели и не слышали их. Тропа шла по вершине хребта; по обе стороны от нее — бездонные пропасти. Хребет служил продолжением двух утесов, к которым прижималась асиенда внизу. Никаких боковых троп не было. Разбойникам некуда было уйти, кроме как в свое убежище.