Томас Рид - Избранные произведения. Том III

Были ли у него такие же мысли, я не могу сказать. Во всяком случае, на его каменном лице они не отражались. Оставалось только стрелять, и стрелять без промаха. Разумеется, я предпочел бы попасть ему в руку, но в эту минуту, по правде говоря, мне приходилось больше думать о спасении собственной жизни. Дело могло решиться первым же обменом выстрелами, и преимущество было на стороне того, кто сумеет быстрее спустить курок. Поэтому я внимательно следил за птицами на дереве. Мой противник тоже не сводил с них глаз.

Прошло не менее пяти минут томительного и страшного ожидания, а птицы всё не шевелились. Как ни странно, они не бросились сразу же на приманку, лежавшую на видном месте, под самым деревом, на котором они сидели. На голых сучьях их было не меньше двадцати, и каждая обладала зоркостью орла и могла бы увидеть мясо на расстоянии мили. Почему же они не обращали на него внимания? Это настолько противоречило их привычкам и природному инстинкту, что даже в такую страшную минуту я обратил на это внимание. Причина, однако, была проста: грифы уже насытились в другом месте. Труп какого-нибудь зверя или заблудившегося быка, павшего от болезни или летнего зноя, послужил им завтраком. Это видно было по их окровавленным клювам, переполненным зобам и ленивым позам. Некоторые из них дремали, другие время от времени вытягивали шеи или приподнимали крылья, но лишь для того, чтобы дать прохладу телу. Ни одна из этих сонных птиц не проявляла желания взлететь. Высоко в воздухе парило еще несколько грифов. Два-три из них присоединились к сидевшим на дереве, как раз когда мы стали по местам. За ними то и дело подлетали другие. Но ведь мы условились, что не прилетевшая на дерево, а вспорхнувшая с него птица должна была послужить сигналом к началу поединка.

Эти короткие минуты показались мне целым часом, потому что в голове моей пронеслась целая вереница мыслей. Воспоминания о доме, о родных и друзьях, которых мне, быть может, не суждено более увидеть, сожаление о том, что мне так недолго пришлось носить недавно заслуженные знаки отличия, сознание близости бесславной и безвестной смерти беспорядочно проносились в моем мозгу. Ближайшее прошлое тоже имело свою долю в моих размышлениях. Златоволосое создание, час назад завладевшее моим сердцем, все еще царило в нем. Неужели я никогда больше не увижу этот лучезарный облик, это божественно прекрасное лицо, не услышу этот мелодичный голос? Никогда! Как горько звучало для меня это слово!

А грифы все не взлетали. Только время от времени они чистили перья своими грязными клювами или расправляли широкие крылья, защищаясь от солнечных лучей.

Был полдень, и солнце в зените наполняло воздух палящим зноем. Птицы замерли в таком равнодушном оцепенении, что даже падаль вряд ли заставила бы их спуститься. Прошло еще пять минут. Я уже не мог более выносить это напряжение, особенно страшное из-за царившей вокруг зловещей тишины. За все это время мы с Холтом не обменялись ни единым словом и в угрюмом молчании поглядывали друг на друга, ожидая сигнала.

Мне хотелось, чтобы скорее уже все кончилось, и противник мой тоже проявлял признаки нетерпения. Он уже не сохранял свою монументальную неподвижность, а покачивался из стороны в сторону, то и дело постукивая по земле тяжелым каблуком. Видя, что взгляд его становится все более гневным, я ждал взрыва, который наконец и последовал.

— Проклятые птицы! — крикнул скваттер, резко взмахнув рукой. — Из-за них мы, того и гляди, простоим здесь до вечера! Нечего больше ждать! А ну, давай…

Фраза осталась недосказанной. Во всяком случае, я не слышал ее конца и до сих пор не знаю, что мне предлагалось. Голос Холта был заглушен ржанием моей лошади, видимо, испуганной каким-то шумом в лесу. Почти в ту же секунду позади меня, как эхо, раздалось ответное ржание. Но мне было не до него, — я заметил, что птицы очнулись от своего оцепенения и некоторые из них пригнулись, словно собираясь взлететь. Роковое мгновение настало!

Уже подняв ружье, я быстро взглянул на скваттера. Он тоже поднял свое, но, к моему удивлению, держал его как-то рассеянно, словно не решаясь прицелиться. Его пристальный взгляд был устремлен не на меня и не на птиц, а на что-то находившееся за моей спиной. Обернувшись, я услышал совсем рядом топот лошади и серебристый женский голос. Затем последовал громкий крик, и через забор перескочила девушка. Я сразу узнал в ней мою лесную незнакомку и не успел очнуться от изумления, как она промелькнула мимо меня, добежала до скваттера и бросилась к нему на шею с криком, полным страстной мольбы:

— Отец! Милый отец! Что он сделал? Пощади его!

Я был потрясен: Хик Холт — ее отец!

— Прочь, Лил! — крикнул он повелительно, отталкивая ее. — Убирайся отсюда!

— Нет, отец, нет! Ты этого не сделаешь! Что случилось? В чем он виноват? За что ты рассердился на него?

— В чем виноват, дочка? Он обозвал меня трусом и хочет выгнать нас с участка… Уходи, я говорю! Иди в дом!

— Пощади его, отец! Не убивай! Он такой смелый, такой красивый… Если бы ты знал…

— Смелый? Красивый? Ты бредишь, Лил! Что ты можешь знать о нем, если никогда раньше его не видела?

— Нет, видела! Всего час назад. Ты не знаешь — ведь он спас меня! Если бы не он… Отец! Ты не можешь… ты его не убьешь!

— Спас тебя? Это еще что значит?..

— Эй! Что здесь происходит?

Услышав это восклицание и последовавший за ним вопрос, я понял, что на сцене появилось новое действующее лицо. Оглянувшись, я увидел всадника, который подъехал к самой изгороди и смотрел поверх нее. Лицо его выражали удивление и некоторую иронию.

Не знаю почему, но появление незнакомца меня обрадовало. Я подумал, что в его присутствии скваттер скорее уступит мольбам дочери и кровопролитие будет предотвращено. Сам я, во всяком случае, твердо решил не стрелять, какими бы последствиями мне это ни грозило. Ружья были опущены. Зловещие птицы покинули дерево и уже почти исчезли в голубой вышине, но ни я, ни мой противник уже не смотрели на них. Взглянув мельком на незнакомца, я тотчас же снова повернулся к более интересной сцене передо мной. Ружья уже не было в руках скваттера — девушка унесла его в хижину. Холт не протестовал. Он, очевидно, сам отдал ей оружие — видимо, наша дуэль была закончена или, по крайней мере, отложена. Меня поразила такая внезапная перемена в настроении моего противника, происшедшая буквально в те несколько секунд, когда мое внимание было занято вновь прибывшим.