Томас Рид - Избранные произведения. Том III

— Нет, я не дам виски, — ответил решительно шотландец. — В роду твоего отца умеют пить и не терять рассудка, но в тебе много от матери, а люди ее племени никогда не могли оставаться джентльменами в обществе бутылки.

— Да, но я обещаю тебе не пить лишнего, — протестовал молодой человек.

— Слыхали мы эту песню. Ведь вот точно такие же обещания давал Большой Орел, обращаясь к твоему отцу, когда мы вели с ним торговлю мехами. А как выпьет, бывало, так за лишний стакан виски готов отдать своих жен, детей, оружие, лошадей, — одним словом, все! Что же сталось с этим грозным вождем, знаменитым военачальником?.. Он умер как собака в бедном шалаше, всеми брошенный, и никто не пожалел его… кроме дочери, сделавшейся впоследствии почтенной супругой Мак Дайармида…

— И моей уважаемой матерью, — с живостью сказал молодой человек. — Не забывай этого, Эван Рой! Вы так гордитесь нашей европейской кровью, что кровь индейца не ставите ни во что. А между тем, дом, землю, состояние, — разве не от племени моей матери я все это получил?.. Разве не индейцы отдавали все эти сокровища в обмен на яд, которым наделял их мой отец? За бочонок виски давали от двухсот до трехсот буйволовых шкур, и тот, кого ты называешь главою дворянского рода, для них был не что иное как разоритель и торгаш. Я повторяю: все, что находится здесь, досталось мне от матери, и если проклятие моего племени тяготеет надо мною — я тоже буду пить… Жоэ, виски!..

Голос его принял какое-то особенное дикое выражение и гулко раздался по безмолвному дому.

Жоэ и не думал идти на грозный зов, но тут послышалось шуршание шелкового платья, и на пороге появилась прелестная девушка.

— Милый брат, наконец ты здесь! — воскликнула она, бросаясь на шею Мак Дайармиду.

Гнев молодого человека мгновенно исчез. Он горячо поцеловал сестру и, немного отступя, долго любовался ею.

Это была худенькая бледная девушка с большими черными глазами и черными как уголь волосами, при этом очень красивая. Округлость фигуры и выдающиеся скулы делали ее моложе, чем она была, а блеск зубов и матовая белизна кожи придавали лицу какое-то особенное выражение кротости и доброты. Подчиняясь капризам моды, девушка была одета в платье из богатой лионской материи, но покрой платья напоминал национальный индейский, а на голове, по индейскому обычаю, был яркий шелковый фуляр, прикрепленный золотым обручем.

— Дочь Утра, — сказал ей молодой человек глухим голосом, — все кончено, сестра: Мак Дайармид никогда не поведет белых воинов в сражение. Они обесчестили твоего брата, они разбили безвозвратно все надежды, которые он питал относительно улучшения судьбы своего племени… Мы покинем этот город… Напрасно мы когда-то променяли родные шалаши на эти каменные палаты. Белые люди и красные люди не могут жить друг подле друга!.. Вернемся в пустыню… на нашу настоящую родину… там нет, по крайней мере, обмана!..

Дочь Утра сложила руки на груди с покорностью, свойственной индейским девушкам.

— Мой брат, ты вождь племени эшипетов, — сказала она, опустив глаза. — Долг женщины исполнять приказания воина. Я готова.

— А мать? — спросил он.

— Она ждет тебя у себя, — ответила девушка и пошла впереди брата.

Они шли по коридору, убранному пиками и, как весь дом, ярко освещенному, несмотря на поздний час. Дойдя до запертой двери, они услышали глухие и монотонные звуки, будто колыбельной песни.

Мак Дайармид с сестрой остановились и прислушались.

— Бедная мать! — прошептал он. — Она напевает «песню вождя» в честь моего возвращения. Подожди меня здесь…

И он один вошел в комнату.

— Уверяю вас, мой друг, что военный дух слабеет! И это началось уже давно. Даю сроку не более десяти лет, и у Союза не будет армии, то есть армии, достойной этого названия!

Так говорил старый, толстый широкоплечий офицер с красным, как сырой ростбиф, лицом и седыми, торчащими как щетина, усами.

Глядя на капитана Адольфа Штрикера, нельзя было сомневаться в том, что он совершил столько же походов, сколько лет был на службе. Все в нем: манера держать голову, пронзительный взгляд маленьких серых глаз под густыми бровями, складки на лице и даже толстый короткий нос, — показывало опытного и бывалого человека.

На нем был надет сюртук… На дальнем востоке офицеры вообще одеваются небрежно, но и там такой сюртук был редкостью: он до того выцвел и вылинял, что невозможно было определить первоначальный вид материи. Шерстяная сорочка без галстука, солдатские панталоны, заправленные в громадные сапоги, и белая фуражка — вот наряд, в котором появлялся обыкновенно капитан.

Капитан и еще несколько таких как он составляли в Лукуте кружок старых холостяков, недружелюбно смотревших на щеголеватых женатых офицеров. Члены кружка потягивали виски и дымили из своих коротеньких трубок.

В этот день товарищами Штрикера были: доктор Слокум, старший хирург в крепости, капитан Бюркэ и два или три поручика.

— Вы правы, капитан, — согласился доктор (за недоверие, с которым он относился к их жалобам, солдаты называли его татарином), — армия уже не та, какою была во время мексиканской войны!

— Однако, — заметил один из поручиков, — чем же именно так изменилась армия? Разве она хуже исполняет свои обязанности? Разве солдаты разучились драться?

— Вот что, милый мой: если вы будете тянуть лямку 30 лет, побываете в пятнадцати походах да еще в разных командировках, то по-другому запоете.

Эту речь, не без выражения, произнес капитан, поглядев на доктора, который при этом издал одобрительный звук.

— О, эти молодые люди ни в чем не сомневаются! — прибавил ветеран между двумя затяжками.

Разговор зашел о различных достоинствах офицеров, произведенных из рядовых, и так как тема эта была неисчерпаема, то и спор затянулся бы до обеда, если бы прибытие нового лица не прекратило его.

Вновь пришедший был молодой человек, одетый в белую фланелевую блузу, большие сапоги до колен и с соломенной шляпой на голове. Он ворвался как ураган, потрясая над головой пачкой писем и журналов.

— Господа, честь имею кланяться, — сказал он. — Я из Сант-Антонио с Чарлеем Колорадо и почтовой сумкой… Поручик, вот депеши коменданту… Письмо вам, Штрикер… Майор, вам уйма газет… Колет!.. Кинслей… это вам. А теперь, господа, поговорим. Что новенького?

— Прежде всего, милый Мэггер, — ответил доктор, — скажу, что мы вам так же рады, как розам в мае!..

И в самом деле, в минуту общее настроение совершенно переменилось. Люди, только что печальные и недовольные, озабоченные и даже готовые повздорить и поссориться с первым встречным, стали неузнаваемы.

Удаленные от обжитых мест, городов, соединенные часто против воли и желания, офицеры, стоящие гарнизоном в пограничных укреплениях дальнего востока, вообще склонны на все смотреть враждебно, придирчивыми глазами. От безделья они собираются в дежурной комнате; там, встречая одни и те же лица, начинают бесконечные споры и ссоры. Вражда и даже дуэли — вещь нередкая. Если к этому прибавить, что Лукут был далеко от железной дороги, курьер и почта приходили редко, а окрестности кишели индейцами и разбойниками, отчего дороги не были безопасны, — станет понятным, какое приятное оживление приносили курьер и его почта.