Томас Рид - Избранные произведения. Том III

— Мы еще не совсем выбрались из волчьей пасти!

Он настаивал поэтому, что не следует пока ничего менять в принятом уже правиле оставлять двух часовых на то время, когда другие спят. К несчастью, часовые не разделяли этого мнения и не расположены были исполнять свой долг. Они позволили себе по-своему толковать полученный приказ, вместо того чтобы исполнять его в точности. Ночь была тихая, трава, окружавшая хижину, такая мягкая и густая, а пребывание на часах так однообразно и скучно, что они не могли противостоять искушению, и оба уснули.

Последствия этого не заставили себя долго ждать. Около двух часов пополуночи Гарри, чувствуя около себя что-то необычное, проснулся и хотел встать. Это ему не удалось; ноги его были связаны. В тот же миг Зигриф вдруг крикнул:

— Кто здесь?

Ответа он не получил.

— Зигриф, ваш револьвер с вами? — воскликнул Гарри.

— Вот уже минуты две, как я ищу его и не нахожу, — ответил столяр. — Ноги мои связаны. Что случилось?

— И мои тоже связаны, — сказали в один голос другие четыре человека.

— Черт вмешался, наверное, в наши дела, — проговорил Гарри.

Ситуация скоро прояснилась.

Шайка дикарей появилась у входа в хижину, держа в руках факелы из смолистых веток.

Вскоре подошел и седоволосый человек, казавшийся вожаком шайки. Его сопровождал целый десяток туземцев, толкавших перед собой двух оставленных часовых со связанными руками. Теперь все стало понятно. Туземцы нашли часовых крепко уснувшими, пробрались тихонько в хижину и занялись тем, что им нужно было. Очень возможно, что они вначале работали на ощупь. Но почему они удовольствовались тем, что связали спящих, а не убили их сейчас же? — спрашивал себя Гарри. Он не обратил еще внимания на одно обстоятельство, которое поразило, однако, Зигрифа — пришедшие туземцы мало похожи были на эйликолепов.

Внешность дикарей дала Зигрифу надежду на спасение, и он захотел вступить в переговоры с ними. Он знал, как уже упоминалось, несколько слов на туземном языке, и с них он начал.

— Братья! Мы враги эйликолепов! — воскликнул он с самой приветливой миной, какую мог изобразить.

Эти слова сразу возымели действие, которое он ожидал. Дикари посмотрели друг на друга с удивлением, явно польщенные, что белый человек умеет говорить на их языке. Нечто вроде улыбки, означающей доброе расположение, скользнуло по их безобразным лицам. Вожак подошел к Зигрифу, дал ему несколько тумаков по спине и груди, издавая при этом звуки, напоминавшие кудахтанье курицы, созывающей цыплят, и обратился к нему, наконец, с длинной речью, из которой Зигриф понял очень мало, так как его знание туземного наречия было очень ограниченным.

Однако он все же постиг, что дело шло о терпении, твердости в несчастье и о том, чтобы он объяснил, почему он враг эйликолепов.

На первую часть желания, выраженного в речи, легко было ответить, а для ответа на вторую часть Зигриф прибегал к пантомиме, к движениям руками, ногами, всем телом, к гримасам всякого рода, и объяснял, что он и его товарищи потерпели кораблекрушение, когда плыли с запада, и потеряли свое судно, что они честно поступали с эйликолепами, обменивая у них разные вещи, и что эйликолепы вознаградили за это вероломством и изменой.

Дикари слушали очень внимательно, и при всяком повторении слова «эйликолепы» на их лицах отражались отвращение и ненависть.

Не совсем понятый, Зигриф все-таки имел успех. Это не повлекло за собой, однако, улучшение его положения. Он и его товарищи оставались связанными, как и прежде.

Видя это, Зигриф не вступал больше в беседу с дикарями и сохранял полнейшее молчание, которое считал, вероятно, очень величественным.

Однако дикарей это нимало не смутило. Пользуясь тем, что до рассвета оставалось еще несколько часов, они расположились на земле ногами к огню и скоро уснули, как и их предводитель. Караульные, оставленные для наблюдения за пленниками, были так строги, что не разрешали несчастным сделать ни малейшего движения. Любой шорох вызывал угрозу разбудить спящих воинов для расправы. После нескольких бесполезных попыток Зигриф и Гарри пришли к мысли, что лучше принять покорный вид и, если удастся, уснуть.

Когда рассвело, дикари проснулись. Их вожак и несколько человек ушли, и, видимо, далеко, так как несколько часов кряду голоса их не были слышны.

Другие же остались сторожить пленных, и проявляли при этом крайнюю бдительность, несмотря на то, что в то же время играли в бабки.

Один из них, заметив, что Зигриф хочет освободить свои руки, пытаясь перерезать ножом узел, грозно зарычал на бедного столяра, связал ему руки за спиной и обещал, что при малейшей новой такой попытке он подвергнется строжайшим мерам усмирения.

Около полудня вернулась часть туземцев, ушедших на рассвете. Все прибывшие казались крайне возбужденными каким-то важным обстоятельством. Их вожак жестикулировал с особенным усердием, измерил расстояние от хижины до какого-то места и делал распоряжения, которым его подчиненные, подобострастно их выслушивая, придавали, очевидно, большое значение. Зигриф понял, что дело идет о поимке кита у восточного берега, и предположил даже, что это один из тех китов, которых они видели накануне в проливе.

Как бы то ни было, но положение пленников не изменилось. Дикари оставили их связанными и не позаботились накормить пленников. Белые люди, вначале живо заинтересовавшие туземцев, перестали занимать их. Связанных пленников бросили в одном из углов хижины, как скот, предназначенный к убою.

Грустным размышлениям предавались они, но около двух часов дня вдруг раздался большой шум невдалеке от хижины. Послышалось приближение громадной толпы туземцев. Большинство ее составляли женщины, судя по резким крикам, вырывавшимся из этой толпы.

Внезапно настала тишина, и одна из женщин, очевидно, пользовавшаяся почестями, как королева, вошла в хижину.

Там господствовал полумрак, и женщина сначала не заметила лежавших в углу связанных белых людей. Они же видели ее — в костюме, несколько похожем на европейский, с серебряными браслетами на руках, в кожаных башмаках и с зонтиком из красной материи. Одним словом, на ней было все, что входит в понятие блеска и богатства у жителей Огненной Земли, мужчин и женщин одинаково.

Черты ее лица были такие же, как у ее соплеменников. Она была маленького роста, с выдающимися скулами, широким ртом, глазами и волосами черными как уголь, и все же была привлекательна, тогда как ее соплеменники и соплеменницы производили впечатление настоящих обезьян. Дело в том, что лицо ее было отмечено кротостью, чего недоставало окружавшим ее. В глазах молодой королевы светились живой ум и человечность. Она невольно привлекала внимание изяществом каждого движения.