Фридрих фон Гаклендер - Европейские негры

– Что скажешь, Катя? начала разговор фрау Беккер. – Что можно, я для тебя сделаю с радостью; только в одном деле не могу пособить…

Швея была так расстроена, что ей трудно было говорить. Она тяжело дышала и пятна румянца при этом еще ярче выступали на её щеках.

– Я бежала к вам и устала. Рабочий человек должен дорожить временем. Я пришла бы к вам вчера вечером, но знаю, что после восьми часов вам некогда.

– Ты могла бы прислать Агнесу, свою сестру.

Швея с горькою усмешкою сказала: – Нет, Агнесу я не хотела посылать. Но я не знаю, можно ли говорить теперь…

Она показала глазами старухе на её племянницу.

– Ничего, говори при ней: надобно и ей узнавать людские дела. Впрочем, я почти догадываюсь, о чем ты хочешь со мною говорить, Катарина.

– Разумеется, вам легко догадаться, горячо сказала швея: – но я ужасно мучусь. Вы знаете, что по будням мне некогда ходить к ребенку; только по воскресеньям я вижу его. И вот уже два воскресенья мне говорят, что эта женщина ушла с ним на целый день – это ужасно!

– Что тут ужасного? просто случай. Застанешь ее дома в следующий раз. Не бегать же мне за нею искать ее.

– Но это ужасно-тяжело для меня. Как не видать своего ребенка целые две недели! Ведь это для меня единственное утешение в жизни…

Бедняжка говорила это, задыхаясь от волнения.

– Да скажи же, что тебе нужно от меня? Чего ты от меня требуешь?

– Вы знаете, на каких условиях я согласилась расстаться с ребенком. Когда он бросил меня, я не хотела принимать от него пособий ни для себя, ни для ребенка. И вот, недели три назад, мне говорят, что он женится – мне какое дело? Но, говорят, он хочет взять у тебя ребенка к себе на воспитание. Это мне говорит Бабетта, с которою вместе мы шьем.

– Глупая болтунья! проворчала старуха.

– Я так и задрожала; я так сейчас и бросилась бы к этой женщине, где он помещен у меня, да нельзя оторваться от работы, да и недалеко было до воскресенья. Бабетта мне сказала в пятницу. В воскресенье пошла я и не застала старухи. Я чуть не упала на месте и утешилась только тем, что и постелька и платьице остались, как были прежде. Не застала старуху и в следующий раз. Теперь об этом пришла я говорить с вами. Вы с ним видитесь. Пусть женится – какое мне дело; но ребенок мой; пусть он не отнимает его у меня. Ведь он прежде и не думал о нем, не заботился. У меня только и осталось в жизни, что ребенок.

Мадам Беккер впродолжение этой речи допила чашку и наглым, но несовсем-твердым голосом отвечала:

– Эх, Катя, ты все такая же горячая, как прежде, все такая же неразсудительная! Ну, подумай, кому какое дело до твоего ребенка, кому нужно отнимать его у тебя? А впрочем, дитя маленькое, мало ли что может случиться с таким малюткою? Может-быть, что-нибудь и случилось.

– Что ж такое? Боже мой!

– Я так только, а ничего не знаю; может-быть, и ничего не случилось. Да и что тут важного, что старуха два воскресенья сряду уходила в гости? Меня только то беспокоит, что она говорила – ведь я, как с нею встречусь, всегда спрашиваю о нем – она сказывала, что он очень болен, «и хотя, говорит, я за ним ухаживаю, а не знаю, поправится ли он, говорит, бедняжка».

– Нет, он не был болен; когда я была у него в последний раз, он был совсем здоров, такой миленький, свеженький.

– Она так сказывала. Я хотела передать это тебе, да не знала, где ты работаешь, а вечером, знаешь, мне некогда.

– Так старуха сама должна бы прийти ко мне, сказать мне.

– Должна бы! да ведь сколько у ней дела, когда ей?

– Что ж мне делать? Если он умер, что мне делать? Я сама на себя наложу руки! Зачем мне жить? Нет, фрау Беккер, прибавила она через несколько времени: – нет, он не умер, он не был болен; его хотели отнять у меня! Скажите, не отнимут его у меня?

– Ну да кому же охота отнимать его? отвечала фрау Беккер и взглянула на дверь, у которой слегка кто-то позвонил. – Нет, если ты боишься этого, Катя, так можешь успокоиться… Маша, кто там позвонил? прибавила она, обращаясь к племяннице.

Вошла старуха в сельском платье и, увидев швею, остановилась в испуге. Швея, взглянув на нее, вскрикнула и бросилась к ней на встречу. Фрау Беккер сделала раздосадованную гримасу и сказала:

– Ну, зачем ты пришла? видно, к Катарине? Вот она, здесь. Говори, не случилось ли чего с ребенком?

Крестьянка подняла глаза к небу и скорчила печальную физиономию. Швея побледнела, как полотно, и потом багровые пятна чахотки выступили на щеках её.

– Значит, в-самом-деле что-нибудь случилось с ребенком? проговорила Беккер: – ну, что ж такое?

– Умерло мое дитятко! сказала крестьянка, не смея поднять глаз на швею: – умерло мое милое! золотое мое умерло!

Швея упала бы, если б не поддержала ее добрая Мари, которая все время с состраданием слушала разговор.

– Так ребенок умер! сказала фрау Беккер. – Каким же манером это случилось?

– Да много ли надо ребенку, чтоб умереть? сказала крестьянка: – на прошлой неделе был здоровёшенек, а вчера и помер. Вот тебе, матушка, и свидетельство, что его схоронили.

Долго Катарина полусумасшедшими глазами смотрела то на крестьянку, то на фрау Беккер, потом поникла головою на грудь танцовщицы, колени её подкосились и Мари должна была опустить ее на кресла.

Только теперь, когда швея лежала с закрытыми глазами, слабо дыша, осмелилась взглянуть на нее крестьянка и сказала хозяйке: «Эх, жалко бедняжку! как ведь ее сразили-то мы!»

– А что нам делать? Помочь нёчем, отвечала хозяйка, опершись рукою о стол. Ты, впрочем, все устроила в порядке, чтоб не было хлопот? Смотри у меня, чтоб не вышло плохой потехи! прибавила она вполголоса. – Ты получила деньги, так тебе и отвечать, если что выйдет.

– Что ты, матушка, разболталась-то? сказала крестьянка: – неравно услышит, греха наживем. Иди-ко в другую комнату, обо всем, как следует, поговорить.

Старухи перешли в другую комнату, а Мари осталась одна у швеи, лежавшей без движении. Она торопливо стала мочить ей виски холодною водою, тереть одеколоном, который, к-счастью, нашла у себя в ящике, и Катарина открыла глаза. Мари указала ей на соседнюю комнату и приложила палец к губам, приказывая молчать. Катарина поняла эти жесты и осталась неподвижною; только глазами жадно следила за танцовщицею, которая тихо подкралась к дверям комнаты, где толковали между собою старухи. Несколько минут она подслушивала их тихий разговор, потом так же тихо воротилась к швее, стала на колени, чтоб приблизиться к её уху, и шепнула: «Молчи, не говори ни слова; а когда они прийдут сюда, закрой опять глаза. Не плачь же, ребенок твой жив, только они его украли, спрятали, не знаю куда, но можно будет узнать: ведь и у нас есть друзья».

В эту минуту снова появились старухи.

– Все еще лежит! Ну что, как умрет? с беспокойством сказала фрау Беккер, видя, что Катарина остается в прежнем положении, с закрытыми глазами.