Фридрих фон Гаклендер - Европейские негры

Стариною отзывается, любезный и благосклонный читатель, начинать рассказ замечаниями о погоде; но что ж делать? трудно без этого обойтись. Сами скажите, хороша ли будет картина, если обстановка фигур, ее составляющих, не указывает, к какому времени она относится? Вам бывает чрезвычайно-удобно продолжать чтение, когда вы с первых же строк узнаете, сияло ли солнце полным блеском, или завывал ветер, или тяжелыми каплями стучал в окна дождь. Впрочем, ни одно из этих трех обстоятельств не прилагается к настоящему случаю. Наша простая и чрезвычайно-справедливая история начинается зимою, в то время года, когда природа считается умершею, когда ею всякий пренебрегает, когда стараются заменить солнце люстрами и вознаградить недостаток натуральных и живых цветов и удовольствий искусственными.

Но, благосклонный читатель, не совсем-справедливо презрение к зимней природе. Бывают зимою дни, оригинальной прелести которых я не променяю на самое цветущее весеннее утро, на самый роскошный летний вечер; это – дни, когда густой туман, покрывший землю после легкой оттепели, замерзнет прозрачным слоем льда, облекающего, но не скрывающего землю, непохожего на тот скучный однообразный снежный саван, под которым одинаково хоронятся луга и болота, долины и озера, сады и нивы. Да, чудно-прекрасен этот внезапно-разостлавшийся покров светлого льда, из-под которого проглядывает все в своем разнообразии, только как-бы одетое белым газом; вот на лугу растет белая мурава; каждый куст покрыт брильянтами; ветви дерева как-бы каплют кристаллами сахара. А воздух так свеж и чист! и когда всходишь на холм, твое дыханье разносится голубоватым облачком. А сходя по долине на дорогу, ведущую к твоему жилищу, всматривайся, внимательнее всматривайся в каждый куст, в каждый камешек, потому что тот чудный день все облек дивным волшебством, повсюду создал микроскопические миры. Вчера грустно висели поблекшие листки этой травки, нынче превратилась она в брильянтовую диадему, достойную украшать чело самой гордой красавицы, и под солнечным лучом сверкает она миллионами искр. Вчера на этом голом клочке уныло торчали только пять-шесть вялых стебельков травы, а нынче построилась на нем великолепная столица, окруженная волшебными садами, только взгляни пристальнее, и ты будешь восхищен её красотою. Вот улицы, площади с густыми аллеями, вот целые парки – ах, несносный воробей! он разрушает обольщение, вспорхнув в дивный город и покрыв своими крыльями целую площадь! Но нет, и он волшебное существо, потому что, клюнув носиком в мостовую города, он зажег ослепительный фейерверк радужных искр. Но идем далее.

Даже не вникая в мелкие подробности, мы видим вещи удивительные. Посмотрите: облака снова-упадающего на землю тумана то образуют ряды колоссальных зданий, на которых переливаются все оттенки красного, зеленого, желтого, синего цветов, то исчезают эти громадные стены в волнах необозримого озера, того очарованного озера, о котором слышали мы в сказках, как оно поглотило город с его жителями. Да, мы слышим отдаленный шум и гул этого живущего под волнами населения, ну да, мы слышим его, вот и колокол городской бьет четыре часа.

Четыре часа! в декабре это значит, что уже близка ночь. Слишком-долго мы замечтались; поспешим домой, пока не смерклось. Туман отступает перед нами и снова свивается непроницаемою пеленою за нами. Вот из волн его появились городские колокольни; вот мы уж достигли предместья; вот завеса тумана разорвана вечерним ветерком и исчезающие полосы его несутся на юг; вот и солнце позолотило здания и землю последним фиолетово-розовым лучом.

Конец длинной улицы, по которой мы идем, выходит в поле, и видно нам, как ласково прощается с землею солнце, какими нежными, тихими красками одевается, засыпая, ландшафт. Высокие дома, идущие по восточной стороне улицы, гораздо-холоднее, грубее принимают прощальный привет: темные, резко-очерченные тени противолежащих домов поднялись уже до их верхних этажей; только карнизы и кровли еще ярко освещены. Медленно ползут вверх тени ночи, наконец окутан ими весь дом и закрываются его утомленные глаза. Газовый фонарь, одиноко-стоящий у заставы, говорит нам, что солнце совершенно скрылось за горы, потому что сбежал, покраснев заревом пожара, луч солнца с стекла, еще за секунду ярким светом блестевшего нам в глаза.

Часа в четыре вечера, и даже несколько-позже, улицы большего города бывают зимою довольно-оживлены. Каждый торопится кончить свои дела засветло; купцы возвращаются из лавок, отворяются двери школ и выпускают на вольный свет целые легионы маленьких шалунов, которые шумно бегут по тротуарам, задирая прохожих. К пяти часам все затихает; утренние дела у всех кончены; делать вечерние выезды еще рано. Только фонарщик, с своим фитилем на длинной палке, торопливо пробегает по улице, и редкие прохожие иногда останавливаются, чтоб посмотреть, как он зажигает фонарь. Один за другим, освещаются магазины, и вдвое-заманчивее, нежели днем, блещут из их окон материи.

Около этого времени, благосклонный читатель, разъезжает по городу старая карета, запряженная двумя клячами, с седым и сердитым кучером в синем кафтане на козлах. Нынешний день, принимая бразды, он спросил взбиравшегося на запятки лакея, также в синей ливрее: «Что, всех забирать?» и получил в ответ: «Всех».

И вот карета пустилась разъезжать по переулкам, в которые редко заглядывают экипажи. Она останавливается обыкновенно перед самыми маленькими, бедными домиками. Лакей поспешно соскакивает с запяток, дергает звонок, тут обыкновенно отворяется одно из окон, высовывается голова и кричит: «Сейчас, сейчас, только допью чашку кофе», или «только завяжу узел». При этом кучер что-то ворчит, лакей (добродушный малый) затягивает песню и перетопывает ногами, чтоб согреться. Скоро на лестнице раздаются шаги, отворяется калитка и выходит молоденькая девушка, закутавшись в большой платок или мантилью; за нею мать, или сестра, несет узел, или корзину; лакей тотчас же кладет эту ношу в карету, девушка прыгает в экипаж и карета едет далее.

Когда раз пять повторится эта история, и в карете сидят уже пять девушек, лакей подходит к дверцам и говорит: «Нельзя ли будет еще одну госпожу поместить?» и, сделав паузу, прибавляет: «Холодно нынче; старику Андрею хотелось бы поскорее отделаться; нельзя ли вам потесниться, сударыни?» Девушки смеются; но карета просторна, старик Андрей прозяб, – и они теснятся, так-что карета часто привозит до восьми девиц, не считая двух-трех детей, которые стоят посредине и у дверец: садиться им уж некуда, но теснота не мешает сидящим в карете весело хохотать.