Фридрих фон Гаклендер - Европейские негры

Барон фоп-Бранд приехал поздно и прошел по всем комнатам, как бы отыскивая кого-то. Наконец, он увидел Вольмара и жену его, и сел в нише у окна, напротив молодой женщины. Уловив минуту, когда она подняла глаза, Брант выразительно взглянул на нее, и баронесса вздрогнула, увидев его; робко взглянула она на мужа, но, к-счастью, он занят был картами и не заметил ничего. Еще несколько раз обменялись взглядами она и Бранд; наконец она, как-бы поняв его мысль, слегка наклонила голову в знак согласия. После того барон ушел из комнаты.

Баронесса Вольмар все-еще довольно-долго сидела подле мужа; но вот и она поднялась с места, говоря мужу:

– Желаю тебе играть счастливо.

– Mais dites-moi, où allez-vous? недовольным тоном сказал Вольмар.

– Я пройдусь по комнатам; я устала сидеть, отвечала она.

– Eh bien, va-t-en, va-t-en, с досадою проговорил муж: – ты развлекла меня: вот я сбросил не ту карту, какую следовало. Diable, quelle distraction!

Молодая женщина прошла, не останавливаясь, до огромной залы, в которой был устроен зимний сад, и которая была теперь почти пуста. Один барон Бранд стоял там, рассматривая какое-то тропическое растение.

– Сядь на это кресло, сказал он подошедшей к нему баронессе: – а я буду стоять подле тебя, здесь: отсюда мне видно, если кто идет сюда, и мне легко у идти незамеченным в кабинет молодого графа; эта дверь, в двух шагах от меня, ведет туда. Не бойся же, никто не подсмотрит, что мы говорим с тобою наедине. А я должен сказать тебе многое, многое.

– И я тебе также. О, как мучителен был для меня этот день! Да, ты был прав, говоря, что я должна была поручить тебе моего сына. Но я не могла видеться с тобою тогда; писать я боялась; но всего больше остановило меня опасение, чтоб не замечены были мои близкия отношения к тебе – о, это было бы ужасно!

– Конечно, это подало бы повод к самым нелепым сплетням. Но довольно тосковать о прошедшем.

– Да, продолжала она: – ты был прав, говоря, что не должно привозить сюда моего сына; но я не могла выносить разлуки с ним; единственною моею отрадою было цаловать, хоть изредка, его невинную головку. И когда муж начал догадываться о том, что мой сын здесь, почти открыл, где он скрывается, и я должна была передать его другой воспитательнице – я опять должна была обратиться к тебе за помощью и советом, но я не могла, потому что за каждым моим шагом следили; я могла только сказать его воспитательнице, чтоб она передала его какой-нибудь другой женщине, еще неизвестной моим преследователям; это было третьягодня; и вот, ныне поутру мне сказали, что мое дитя вчера вечером похищено. О, Генри, возможно ли это? Боже, что теперь с ним? где он? Уже-ли мне изменили? Уже-ли он во власти…

– Успокойся, тихо сказал барон, нагнувшись почти к самому её уху: – ты рыдаешь почти вслух; помни, что мы окружены людьми: что подумают, если заметят следы слез в твоих глазах? Успокойся же, друг мой.

Она посмотрела на него с невыразимым отчаянием.

– Успокойся, брат не обманывает тебя. Улыбнись, моя милая Люси, ты не потеряла его.

– Генри, не обманывай меня надеждою!

– Умей же владеть собою: сейчас войдут сюда. Где и как найден твой сын, некогда рассказывать. Молчи же, тише! твой сын у меня.

– Боже, благодарю тебя! прошептала бедная женщина, едва подавляя в груди радостный крик.

Барон Бранд поспешно пожал сестре руку и скрылся в кабинет молодого графа. Через секунду вошли в залу зимнего сада несколько человек, в том числе и сам хозяин, старый граф. Они сели подле баронессы, удивлялись тому, что она одна; она сказала, что утомлена и хотела отдохнуть здесь, но теперь уже совершенно отдохнула. Внимательный хозяин предложил ей осмотреть сад, и с каким восторгом любовалась она каждым редким растением! Старый граф, страстный любитель цветов, был в восхищении, нашедши женщину, которая так хорошо умеет ценить достоинство его редкостей.

Не одной баронессе Вольмар принес счастие этот вечер. Молодой граф Форбах, танцуя с Евгениею фон-Сольм, решился откровенно высказать ей свои чувства, ободренный тем, что слышал в голубой галерее. Нам нет надобности подслушивать ответ Евгении; довольно сказать, что молодой граф не обманулся в своих надеждах.

Бал кончился. Тихи и пусты были огромные приемные комнаты. Старый граф уже отдыхал от вечерних трудов своих; но близкие приятели молодого графа собрались в его кабинете потолковать на свободе en petit comité о вечере, который был так блестящ и весел. Общество молодого графа состояло из тех же самых лиц, которых встретили мы у него в первый раз; кроме них был тут один только герцог Альфред. Герцог лежал на мягком chaise longue; подле него сидел барон фон-Бранд, в изысканно-безукоризненном костюме, как всегда, и, как всегда, благоухая восхитительным coeur de rose; на другом диване лежал майор фон-Сальм, чрезвычайно-скандализируя тем чинно-сидевшего подле него Брахфельда, недавно-получившего звание советника; Эриксен и Форбах расположились в креслах.

– Да, я танцовал с истинным самоотвержением, говорил герцог: – впрочем, вечер был столь же весел, как и многолюден; кажется, и вы все, господа, не щадили себя. Только вы, Бранд, вероятно, почти вовсе не танцовали. Посмотрите, майор: он как-будто сейчас только кончил свой туалет: его галстух, его волоса, наконец вся его фигура ясно изобличают, что он не сделал ни одного тура вальса.

– Вы ошибаетесь, герцог: я танцовал не менее других, отвечал Бранд: – но мое правило: удерживаться от всяких увлечений и не забывать, что излишняя быстрота движений вредит туалету.

– У барона, кроме танцев, были другие мысли, сказал Брахфельд.

– Да, барон, мы за вами кое-что заметили, прибавил майор.

– Что ж такое? Ради Бога, вы знаете, я люблю проникать в чужия тайны, сказал герцог: – кто ж из достоуважаемых мужей может жаловаться на барона?

– Барон Бранд долго разговаривал с баронессою Вольмар, важно сказал Брахфельд.

– А я заметил, что он волочится за обергофмейстершею, прибавил майор.

Барон снисходительно улыбнулся и кокетливо приложил к губам платок, от которого повеяло coeur de rose. – Messieurs, вы меня хотите представить Дон-Жуаном. Не верьте им, герцог. Я, messieurs, также кое-что заметил за иными, но молчу.

– Не обо мне ли вы говорите? сказал Форбах: – берегитесь, я знаю самый страшный из ваших грехов.

– Вы? вот это любопытно!

Граф значительно посмотрел на него и торжественно произнес:

– Барон, не напомнит ли вам чего-нибудь слово полиция? Он надеялся заметить невольное движение при этом намеке, но ни один мускул не шевельнулся на открытом лице барона.

– Полиция? сказал он спокойно: – coeur de rose, какое ж отношение имеет она к вашему балу?

– О, коварный человек! отвечал хозяин: – разве я не видал, как вы пожали руку Августы, дочери президента полиции?