Оноре де Бальзак - Сельский врач

– Да полно, не бойтесь, – говорил Бенаси девушке. – Ну, пойдемте же!

Услышав эти слова, Женеста проворно вернулся в комнату. И вот появилась тоненькая, стройная девушка, разрумянившаяся от смущения и робости, одетая в розовое кисейное платье со множеством складочек и шемизеткой. Лицо ее было примечательно лишь некоторой расплывчатостью черт, что придавало ему сходство с иными лицами русских казаков, которые стали знакомы французам с печальных времен разгрома 1814 года. И в самом деле, у девушки был вздернутый нос, как у многих северян, большой рот, короткий подбородок, а руки красные, ноги – крупные, широкие, как у крестьянки. Хоть ей и случалось бывать на ветру, на солнце, лицо ее ничуть не загорело, было бескровным – ну прямо поблекшая былинка; но эта бледность с первого же взгляда и привлекала к себе внимание, а в ее голубых глазах было столько кротости, в движениях столько женственности, в голосе столько задушевности, что, несмотря на явное несоответствие ее облика с теми качествами, о которых так восторженно говорил Бенаси, офицер все же тотчас угадал в ней своенравную и болезненную натуру, искалеченную непосильными тяготами жизни. Девушка ловко развела огонь из торфа и сухих веток, уселась в кресло, взяла начатую рубашку и, оробев под взглядом гостя, не смела поднять глаза, хоть с виду и была спокойна; только, выдавая ее смятение, учащенно вздымалась юная грудь, поразившая Женеста красотой.

– Ну, моя милая девочка, дело подвигается? – спросил ее Бенаси, перебирая куски полотна, предназначенного для рубашек.

Девушка ответила, застенчиво и умоляюще посмотрев на доктора:

– Не браните меня, сударь, нынче я не сшила ни одной рубашки, хоть их заказывали вы и для людей, которым они очень нужны; но выдался такой чудесный день, я гуляла, набрала шампиньонов, белых трюфелей и отнесла Жакоте; она обрадовалась, ведь у вас к обеду гости. Как же я счастлива, что угадала это! Словно какой-то голос твердил мне, что надобно пойти по грибы.

И она снова принялась за шитье.

– У вас, мадмуазель, прехорошенький домик, – сказал ей Женеста.

– И совсем он не мой, сударь, – ответила она, вскинув на незнакомца глаза; казалось, и они покраснели от смущения. – Он принадлежит господину Бенаси.

И она несмело перевела взгляд на доктора.

– Вы прекрасно знаете, детка, – сказал доктор, беря ее за руку, – что вас отсюда никогда не выгонят.

Девушка вдруг вскочила и выбежала из комнаты.

– Ну-с, – спросил доктор офицера, – как она вам нравится?

– Знаете ли, – ответил Женеста, – она какая-то трогательная. Вы устроили ей премилое гнездышко.

– Да что там! Обои по пятнадцати – двадцати су, только удачно подобраны, вот и все. Мебель в счет не идет, ее в знак признательности сделал для меня мастер-корзинщик. Наша хозяюшка сама сшила занавески из нескольких локтей коленкора. Жилище ее и простая обстановка приглянулись вам лишь оттого, что увидели вы их в горах, в захолустье, где и не думали найти что-нибудь достойное внимания, а ведь вся тайна их прелести заключается в гармоническом сочетании дома с природой, которая проложила здесь ручьи и картинно рассадила деревья, посеяла на лужайке очаровательнейшие травы, разбросала кустики душистой земляники и нежные фиалки. Ну, что с вами? – спросил Бенаси у девушки, когда она вернулась.

– Ничего, ничего, – ответила она, – мне просто показалось, что в курятнике не хватает курицы.

Она говорила неправду, но заметил это только доктор – он сказал ей на ухо:

– Вы плакали?

– Зачем вы заводите такие разговоры при постороннем человеке? – ответила она.

– Мадмуазель, – сказал Женеста, – напрасно вы живете затворницей; в таком очаровательном домике вам не хватает только мужа.

– Вы правы, – промолвила она, – да как мне быть, сударь? Я бедна, но требовательна. Нет у меня охоты носить мужу похлебку в поле да быть за возницу, чувствовать непрестанно, как бедность гнетет тех, кого любишь, и не находить выхода, день-деньской нянчить детей и чинить отрепья мужа. Господин кюре сказал, что такие мысли не очень-то подобают христианке, я сама это хорошо знаю, но что поделаешь? В иные дни я готова съесть кусок черствого хлеба, только бы не возиться с обедом, неужто вы хотите, чтобы мои недостатки свели мужа в могилу? Чего доброго, он надорвался бы в работе ради моих прихотей, а это было бы несправедливо. Нет, на меня, видно, напустили порчу, приходится страдать в одиночестве.

– К тому же бедная моя девочка – лентяйка от природы, – сказал Бенаси, – надо с этим мириться. А все эти разговоры означают, что она еще не любила, – добавил он, посмеиваясь.

Немного погодя он встал и вышел на лужайку.

– Вы, должно быть, очень любите господина Бенаси? – спросил Женеста девушку.

– О, конечно, сударь. Все тут, как и я, готовы за него в огонь и в воду. Да вот только других-то он вылечивает, а у самого какой-то недуг, которого не вылечить. Вы его друг? Не знаете ли вы, что с ним? Кто же причинил горе такому человеку? Ведь он – истинное подобие Господа Бога на земле. Многие у нас верят, что хлеба всходят лучше, если он поутру проедет мимо поля. Что же, им лучше знать.

– А вы верите?

– Сударь, стоит мне его увидеть…

Она смутилась, но, помедлив, прибавила:

– И я весь день счастлива.

Она склонила голову и с какою-то странною торопливостью принялась шить.

– Ну, как? Рассказал вам капитан про Наполеона? – спросил, возвратившись, доктор.

– Вы видели Наполеона? – воскликнула девушка, всматриваясь в лицо офицера с восторженным любопытством.

– Еще бы! – сказал Женеста. – Тысячу раз, если не больше!

– Ах, как бы мне хотелось услышать что-нибудь из военной жизни.

– Завтра, вероятно, мы приедем сюда пить кофе. И тебе расскажут «что-нибудь из военной жизни», детка. – Говоря это, Бенаси обнял девушку за плечи и поцеловал в лоб. – Видите ли, ведь она моя дочка, – прибавил он, оборачиваясь к офицеру, – если я не поцелую ее в лоб, мне чего-то недостает весь день.

Девушка сжала руку Бенаси и чуть слышно сказала:

– Какой вы хороший!

Гости попрощались, но девушка пошла провожать их, посмотреть, как они уедут. Когда Женеста был уже в седле, она шепнула Бенаси на ухо:

– А кто же этот господин?

– Вот оно что, – засмеялся доктор и добавил, уже занося ногу в стремя, – да, может быть, твой суженый…

Девушка все стояла, глядя, как они спускаются по крутой тропе, и когда они обогнули сад, то увидели, что она взобралась на груду камней: ей хотелось еще раз взглянуть на своих гостей и кивнуть им на прощанье головой.

– Сударь, в этой девушке есть что-то необычное, – сказал Женеста доктору, когда они отъехали на порядочное расстояние от дома.

– Не правда ли? – ответил он. – Двадцать раз я твердил себе, что лучше жены не найти, но я не могу полюбить ее иначе, чем дочь или сестру, сердце мое мертво.