Ганс Фаллада - Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

У нее на языке вертелось, что этот Баркхаузен с его опасливой хитростью, на ее взгляд, куда умнее трусливого, легкомысленного хлюпика, который сидит с нею рядом. Но она промолчала. Нынче утром, когда переодевалась, она дала себе слово: больше никаких попреков. Единственная задача – обеспечить Энно Клуге надежное укрытие. Как только дело будет сделано – всё, больше она его видеть не желает.

А Энно уже целый час терзался одной мыслью и теперь с завистью сказал:

– На твоем месте я бы нипочем не стал платить этому типу две тысячи сто марок. Да еще и двести пятьдесят марок на расходы. И доплатной билет. Ты отдала этой гниде две пятьсот! Я бы никогда не дал!

– И что бы с тобой было, не сделай я этого?

– Дала бы мне две пятьсот, тогда бы увидела, как ловко я провернул бы это дело! Поверь, Баркхаузен был бы рад и пяти сотням!

– Тысячу ему обещало гестапо!

– Тысячу – смехотура! Будто гестаповцы так просто тысячи раздают! Вдобавок такому мелкому шпику, как Баркхаузен! Им достаточно ему только приказать – и он сделает все, что им нужно, за пяток марок в день! Тысяча, две с половиной тысячи – здорово он тебя общипал, Хета!

Он насмешливо рассмеялся.

Такая неблагодарность обидела ее. Но ей не хотелось вступать с ним в пререкания. И она довольно резко сказала:

– Я больше не желаю об этом говорить! Понимаешь, не желаю! – Она сверлила его взглядом до тех пор, пока он не опустил свои блеклые глаза. – Давай лучше обсудим, что теперь делать.

– Ах, с этим можно и повременить, – сказал Энно. – Он вернется не раньше чем послезавтра. Пойдем-ка обратно, в магазин, а до послезавтра наверняка что-нибудь придумаем.

– Не знаю, вообще-то, я не хотела снова приводить тебя в магазин, ну разве только чтобы собрать вещи. Очень мне неспокойно… может, за нами все-таки следят?

– Говорю же, нет! Я в этом лучше разбираюсь! И шпика держать Баркхаузен не может, у него нет денег!

– Но гестапо вполне может предоставить ему подручного!

– И гестаповский агент будет наблюдать, как Баркхаузен отъезжает в Мюнхен, а я провожаю его на вокзал! Глупости это, Хета!

Она поневоле согласилась, что тут он прав. Но тревога не уходила.

– С сигаретами ты ничего не заметил?

Он ничего такого не помнил. Пришлось рассказать ему, как Баркхаузен, едва они вышли из дому, повсюду искал сигареты, так ему приспичило. То и дело приставал к Хете и к Энно, нет ли у них сигарет. Но и у них ничего не нашлось, Энно ночью все выкурил. Но Баркхаузен упорно твердил, что ему позарез нужны сигареты, иначе он не выдержит, привык утром подымить. Он спешно «занял» у Хеты двадцать марок и подозвал мальчишку, который шумно играл на улице:

«Слышь, Эде, не знаешь, у кого тут раздобыть сигареты? Но табачной карточки у меня нету».

«Может, и знаю. А деньжата есть?»

Мальчишка, к которому обратился Баркхаузен, был светловолосый, голубоглазый, в форме гитлерюгенда, – настоящий смышленый берлинский пацан.

«Гоните двадцатник, мигом добуду…»

«Ага, и ищи ветра в поле! Не-ет, я иду с тобой. Минуточку, госпожа Хеберле!»

С этими словами оба исчезли в каком-то доме. Немного погодя Баркхаузен вернулся один и без напоминаний вернул ей двадцать марок.

«Не нашлось у них сигарет. Сопляк, ясное дело, хотел просто стибрить двадцатник. Ну и получил по уху, валяется во дворе!»

Они пошли дальше, на почту, в бюро путешествий.

– И что же тебе показалось странным, Хета? Баркхаузен, он как я: коли приспичит курить, хоть к генералу на улице привяжется и выпросит окурок!

– Но потом-то он больше словом про сигареты не обмолвился, хоть и не получил ни одной! По-моему, странно. Может, он с мальчишкой что-то затеял?

– Да что он мог затеять-то, Хета? Дал мальчишке по уху, вот это вполне возможно.

– Может, мальчишка и следит за нами?

На миг даже Энно Клуге остолбенел. Но затем сказал с привычным легкомыслием:

– Ну что ты выдумываешь? Мне бы твои заботы, в самом деле!

Она промолчала. Однако же тревога не оставляла ее, поэтому она настояла на своем. Сейчас они ненадолго зайдут в магазин, заберут его вещи. А потом она, соблюдая максимум осторожности, переправит его к своей подруге.

Энно это совершенно не устраивало. Он чувствовал: она хочет с ним расстаться. А он уходить не хотел. Жил при ней в безопасности, вкусно ел, работал по своему усмотрению. Окруженный любовью, теплом и покоем. Вдобавок овечка-то денежная, Баркхаузен только что обстриг ее на две с половиной тысячи, теперь его черед!

– К подруге! – недовольно сказал он. – Что за подруга такая? Я чужих людей не люблю.

Хета могла бы сказать, что эта подруга – одна из давних соратниц ее мужа, что она и сейчас еще потихоньку продолжает его дело и любой гонимый может найти у нее приют. Но теперь она не доверяла Энно, уже несколько раз видела его трусость, так что чем меньше он знает, тем лучше.

Потому и сказала:

– Моя подруга? Такая же, как я. В моих годах. Ну, может, на годик-другой помоложе.

– А чем она занимается? На что живет? – допытывался он.

– Я точно не знаю, кажется, секретаршей работает. Кстати, она не замужем.

– В твоих годах? И не замужем? А пора бы, – насмешливо сказал Энно.

Она вздрогнула, но ничего не ответила.

– Ну пожалуйста, Хета. – Он заговорил нежным тоном: – Что я забыл у твоей подруги? Мы с тобой, вдвоем, так ведь лучше всего. Позволь мне остаться у тебя – Баркхаузен только послезавтра вернется, – хотя бы до тех пор!

– Нет, Энно! Сейчас ты будешь делать, как я скажу. В квартиру я вернусь одна, соберу твои вещи. А ты подождешь меня где-нибудь в кафе. Потом мы вместе поедем к моей подруге.

Он еще долго возражал, но в конце концов подчинился. Подчинился, когда она – не без расчета – сказала:

– Тебе понадобятся деньги. Я положу сверху в чемодан некоторую сумму, на первое время тебе хватит.

Подчинился он после этих ее слов. Надежда вскоре достать из чемодана деньги (а она ведь никак не может дать ему меньше, чем Баркхаузену!), – эта надежда манила его, определяла его поступки. Если остаться у нее до послезавтра, то и денежки будут только послезавтра. А Энно хотелось поскорее узнать, сколько она ему отстегнула.

Она с огорчением поняла, чтó заставило его смириться. Он сам постарался истребить в ней последние остатки уважения и любви. Но она не роптала. Жизненный опыт давно научил ее, что за все надо платить и, как правило, куда бóльшую цену, чем следовало бы. Главное, чтобы он сейчас ей не перечил.

Подходя к своему дому, Хета Хеберле опять увидела давешнего белобрысого голубоглазого мальчишку, он носился по улице с шайкой таких же огольцов. Она вздрогнула. Потом подозвала его к себе:

– Ты что здесь делаешь? Другого места не нашел?!

– Да живу я тут! – сказал он. – Где ж мне еще быть?