Артур Дойл - Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник)

Тогда я проверил на прочность стены, затем потолок и пол… Все зря – кладка оказалась прочнейшая. Дверь была железной, с пружинным замком и зарешеченным оконцем, в которое по ночам дважды заглядывал надзиратель. В камере стояли две койки, два табурета и два умывальника. Этого мне вполне хватало, ведь за двенадцать лет походной жизни и не к такому привыкнешь. Но как было отсюда выбраться? Ночь за ночью я думал о своих ребятах, мне снились кошмары: то у всего полка лошади оказывались неподкованными, то у них пухли животы от зеленого фуража, или они начинали хромать после марша по болотистой местности, а то я видел, что шесть эскадронов побили прикладами на глазах у самого императора. Я вскакивал в холодном поту и вновь принимался ковырять и выстукивать стены, поскольку знал – нет такой трудности, которую не смогут преодолеть пытливый ум и ловкие руки.

В нашей камере было окошко, такое маленькое, что в него не протиснулся бы и ребенок, да еще разделенное посредине толстым железным прутом. Особых надежд на такой путь к свободе я не питал, однако все больше убеждался, что прилагать усилия нам стоит именно в этом направлении. Главная беда заключалась в том, что окно выходило во дворик, окруженный двумя высокими стенами. И все же, как сказал я своему задумчивому соседу, о Висле думать надо, когда через Рейн переправишься. Я открутил от койки железную пластину и начал выскребать раствор вокруг основания прутьев. Так я трудился по три часа, прыгал в кровать, заслышав шаги надзирателя, а потом работал еще три. Частенько я и после не отдыхал, поскольку этот Бомон оказался на удивление медлительным и неуклюжим, и рассчитывать я мог только на себя.

Временами я представлял, что под окошком ждут мои ребята из Третьего гусарского при всем параде – с литаврами, знаменами и чепраками из леопардовых шкур. Тогда я начинал скрести, как безумный, пока железка не покрывалась кровью, словно ржавчиной. Так, ночь за ночью, я вынимал кусочки окаменевшего раствора и прятал их в подушку, пока не настал тот час, когда железный прут начал шататься. Одним рывком я вытащил его, и это был первый шаг к свободе.

Вы, конечно, спросите, чего я достиг, ведь в окно не пролез бы и мальчишка. Сейчас объясню. Я добыл себе не только инструмент, но и оружие. Теперь я мог и вытащить боковой камень, и постоять за себя, когда вылезу. Я принялся за дело и долбил, долбил кладку заостренным прутом, пока не выбил из щелей известь. Вы, конечно же, понимаете, что днем я возвращал все на место, и надзиратель не видел на полу ни крошки. Через три недели я отделил камень от стены и с превеликим торжеством извлек его, оставив дыру, за которой сияло уже не четыре звезды, а целых десять. Все было готово, и я вставил камень обратно, замазав щели вокруг него жиром и копотью. Через три ночи наступало новолуние, лучшее время для побега.

Спуститься во двор не составило бы труда, но меня мучили серьезные опасения насчет того, смогу ли я выбраться оттуда. Слишком горько было бы после таких усилий опять вернуться в камеру или попасть в руки стражи за воротами и очутиться в сырой подземной темнице, в которую бросали тех, кто пытался бежать. Я начал обдумывать, как поступлю дальше. Вы знаете, что мне так и не представилось случая походить в генералах и показать свои способности. Хотя иногда, после бокала-другого, в голову приходили такие комбинации, что, доверь мне Наполеон корпус армии, глядишь, и судьба императора сложилась бы по-другому. Так или иначе, в маленьких военных хитростях и быстроте ума, которые так необходимы офицеру легкой кавалерии, я заткнул бы за пояс любого. Теперь-то мне и понадобились все эти качества, и я был уверен, что они меня не подведут.

Внутренняя стена из кирпичей, окружавшая двор, была высотой три с половиной метра, причем по верху шел ряд железных шипов, расположенных в десяти сантиметрах друг от друга. Внешнюю стену я видел раза два, и то мельком, когда открывали ворота, но заметил, что она примерно такой же высоты и тоже с шипами. Стены отделяло друг от друга пространство шириной более шести метров, и я не без оснований полагал, что часовые там не ходят. Они охраняли только ворота, зато солдаты стояли снаружи. Такой вот орешек, друзья, мне предстояло расколоть без щипцов, голыми руками.

На что я рассчитывал, так это на рост моего товарища, Бомона. Я говорил уже, что он был очень высоким, по меньшей мере метр и восемьдесят сантиметров. Встав ему на плечи, я мог схватиться за железные шипы и легко перелезть через стену. Но как втащить за собой Бомона? Этот вопрос не давал мне покоя, ведь когда я действую заодно с товарищем, даже с таким, к которому не питаю приязни, я ни за что на свете его не брошу. Если бы я взобрался на стену, а он не смог за мной последовать, я вынужден был бы спуститься. Правда, самого Бомона это, похоже, не слишком волновало, и я решил, что он, наверное, уверен в своих силах.

Меня тревожил и другой вопрос – кто встанет на дежурство под моим окном в ночь побега? Для пущей бдительности стража менялась каждые два часа, но я внимательно следил за ней из окна и знал, что солдаты очень разные. Мимо одних и крыса не проскочила бы, другие пеклись лишь о собственном благе и крепко спали, опираясь на ружье, словно дома на пуховой перине. Среди них я особо приметил грузного парня, который уходил в тень стены и все два часа мирно похрапывал, не ведя ухом, даже когда я бросал ему под ноги кусочки извести. Счастье мне улыбнулось. В полночь, когда пришло время осуществить наш план, на пост заступил толстяк.

В последний день я был сам не свой от волнения и метался по камере, точно мышь. Мне все представлялось, как надзиратель обнаружит, что прут расшатался, или заметит, что между камнями нет извести, ведь я не мог замазать щели снаружи, как сделал внутри. Сообщник мой понуро сидел на койке, искоса поглядывая на меня, и в глубокой задумчивости грыз ногти.

– Мужайтесь, друг мой! – воскликнул я, хлопнув его по плечу. – Не пройдет и месяца, как вы снова увидите свои пушки.

– Все это очень хорошо, – ответил он. – Но куда вы хотите бежать потом, когда выберетесь отсюда?

– На побережье. Смельчаку нет преград, я отправлюсь прямо в свой полк.

– Скорее уж – в подвальные камеры или в одну из портсмутских плавучих тюрем.

– Солдат не должен опускать руки, – заметил я. – Лишь трус всегда ожидает худшего.

При этих словах его землистые щеки порозовели, и я обрадовался, впервые за все время увидев, что дух его еще не окончательно сломлен. Бомон протянул руку к кувшину, будто хотел швырнуть его в меня, затем пожал плечами и снова принялся грызть ногти, хмуро глядя себе под ноги. В голову невольно пришло, что я, наверное, окажу летучей артиллерии плохую услугу, если верну его в строй.