Кен Кизи - Когда явились ангелы (сборник)

Когда он достиг плоского квадрата на вершине земляной пирамиды, пот струился ручьями, а одышка стала всамделишной. В первый раз Яна принес сюда отец – на закорках, когда Ян был еще младенцем. Ян играл с коробочками молочая на краю маленького плоского квадрата, пока отец с дедом исполняли боевые танцы с деревянными мечами или бамбуковыми пиками, украшенными на обоих концах цветными лентами, чтобы нагляднее были взмах и вихрь маневра. Дедушка по-прежнему ходил сюда – хоть и редко, и без учебного оружия. Шаблонные циклы упражнений старика были просты: такие увидишь в любом саду и парке.

Ян моментально приступил к циклу тайцзицюань [173]. Выполнил все основные движения, плюс часть придуманных отцом – «Будь Готов Пнуть Земляной Орех» и «Покорми Кусающего Тебя Пса». Затем перешел к новому Народному Циклу, который ввели после падения «Банды четырех». Этот цикл напоминал футбольную разминку: наклоны, разножки, повороты шеи. Поупражнявшись, Ян принял низкую стойку и стал метаться по земляному квадрату, борясь с собственной тенью.

Он был хорошим борцом. Прошлым летом занял третье место на Празднестве факелов [174]среди ребят своего возраста и веса, и школьные инструкторы какое-то время просили Яна сосредоточиться на борьбе, оставив длинные дистанции тем, у кого ноги подлиннее. Ян не подчинился, но держал себя в бойцовской форме. Когда в деревне играли свадьбу, семья невесты звала Яна, чтобы тот, отдав дань традиции, поборолся с товарищами жениха. Деревенские знали, что Ян зрелищно расправится с притворными ухажерами и, что важнее, всегда выйдет проигравшим из схватки с самим женихом.

Расстелив полотенце, Ян закончил разминку: отжался сорок раз на пальцах, затем сорок раз быстро присел, после чего стал колотить себя по мышцам живота.

Разбивая привычные бугорки мышц, он успокаивался. Забудь про восторженных горожан. К чему тревожиться? Никто не ждет от тебя победы. Ждут выдержки: пробеги от сих до сих и обратно, как бы долго ни пришлось бежать.

Когда кулаки разогнали закупорку, Ян лег на спину, позабыв о чистоте одежд, и подарил дыхание небу. Оно было одноцветным. Днем не было солнца. Ночью не будет звезд. Долгие месяцы тяжелое небо перекрывало их, как оловянная крышка мелкий горшок.

Он перевернулся и посмотрел на небо над шахматным полем хлопка и капусты: в том направлении, сообщил ему Чжоа, они полетят завтра за тысячи миль, в Пекин. Ян не мог представить себе ни это расстояние, ни дыбящиеся горы и грозные теснины, где, утверждал Чжоа, никто не живет. Там нет зеленых полей, кишащих колхозными бригадами, как лист кишит тлей; нет толчеи дымящихся хибар; нет дорог, велосипедов, людей. Только безжизненные дали, только незамутненность, как редкими зимними вечерами, когда холод загоняет облака на юг, оголяя растянутый фланг ночи между Яновой кроватью и звездами.

Вновь услышав девичий смех, он вытянулся и приподнял голову над молочаем. На дороге показались другие бегуны, с ними поравнялся бежавший назад Чжоа. Девушки смеялись, потому что команда хватала Чжоа за живот, чтобы тот улыбнулся. Все любили подтрунивать над Чжоа, всем нравилась его улыбка. Бесподобная. Чжоа посчастливилось родиться с лишним ромбовидным зубом прямо между двумя передними зубами. «Блестящий, да еще и здоровый», – сказал об этом феномене Янов дядюшка. Даже издалека Ян видел, как сверкает зуб Чжоа.

Вдруг хихиканье смолкло, а улыбка Чжоа улетучилась. Бросив взгляд на дорогу, Ян увидел трех юношей с дробовиками: парни изучали колдобины и делали вид, будто идут по следу бегунов. Шутка, разумеется, но смешно не было никому, кроме этих троих.

То были не просто охотники. Растрепанные волосы и громкая развязная речь троицы выдавали рабочих головорезов из растущей полубандитской прослойки, которая предпочитала образованию заводы и подвалы, собиравшие игроков в фаньтань [175]. «Изнеженных зазнаек» рабочие не жаловали. Особенно зазнаек, занимавшихся спортом. На этой почве то и дело случались драки, и головорезы обещали, что побоями дело не ограничится. Бесцельно рыщущий тут и там неженка, твердили головорезы, не стыкуется с Духом Настоящей Революции; это еще одна примета прогнившего Запада, который врывается в Китай бегом, хотя должен бы подползать на коленях. Пусть товарищи, вместо того чтоб махать руками и ногами, возьмутся за лопаты! Вот что сказал бы Председатель.

Спортивные соревнования лишь в последние годы были признаны допустимыми, после чего их стали проводить беззапретно. Словно бы комнатные птицы в непокрытых клетках вновь запели в парках. Только этим утром сестра сказала Яну, что видела в гостинице «Дружба» женщину с кошкой на руках. Запрет на приобретение домашних животных никто не отменял; кошку привез в подарок гостинице недавний постоялец из Лондона.

– Представляешь? – дивилась сестра. – Из-за границы, кошка?..

С трудом, думал Ян, пытаясь примирить в себе иронические парадоксы: хулиганы-реакционеры, свободные кошки, фальшивые гробницы… Чем не парадокс: фэны, принудительный труд тысяч рабов, живших тысячи лет назад, дарили Яну бескрайнюю свободу. Разве что бег дарил больше. Если бежать далеко, можно на какое-то время стать свободным. По-настоящему. Еще один иронический парадокс. Получалось, что свобода – результат принудительного труда: видимо, мозгу нужен штат подчиненных, включая ноги, легкие и сердце, чтобы сотворить отрезанное от мира одиночество.

Внезапно мечтательное забытье Яна разбилось вдребезги: взрыв, еще два, потом опять – последний. Вскочив на ноги, Ян посмотрел вниз, на ряды кустов и канав. Досрочный салют в честь Дня образования КНР? Выхлоп припозднившегося трактора?

Ян увидел, как три охотника бегут мимо его фэна, смеясь, крича и размахивая ружьями. Главарь, самый старший, с самыми длинными волосами и самым большим дробовиком, нагнулся к хлопковому кусту и поднял трофей за уши. Нижнюю часть заячьего туловища снесло выстрелом, но зверек был еще жив, он пронзительно пищал и бил лапами воздух – к вящей радости молодых охотников. Девушки в ужасе отвернулись, а Ян плюхнулся в траву и стал ждать, пока эти люди уйдут. Обхватив руками живот, он дрожал.

Примириться со всем этим было чрезвычайно трудно.

В таможенном терминале Пекинского аэропорта американские журналисты нервно разбирались в бланках, ожидая проверки багажа, и сглатывали, вдруг осознав то, что всегда осознают янки, впервые нюхнувшие коммунистической атмосферы: «Они-тебя-достанут-и- засадят !» (глоток) – и размышляли, и тревожились о журнале «Ориентал Хастлер» [176]промеж рубашек, а также о золотых крюгеррандах [177]и амфетаминовых скоростях, заначенных в бритвенном наборе, когда из ниоткуда, к журналистской радости и облегчению, возник зловещий китаец, разодетый во все ковбойское, с натянутой улыбкой и кошельком, до отказа набитым служебными карточками. Представился: Унь Мудэ из китайского Спортивного агентства – и раздал всем по крепкому рукопожатию и пачке дипломатической документации. Отбарабанил пару китайских фраз облаченным в бурое красногвардейцам, они же хунвэйбины, чемоданы защелкнулись, три журналиста прошмыгнули мимо длинной очереди и сотрудника иммиграционной службы – и вышли вон.