Кен Кизи - Когда явились ангелы (сборник)

– Всегда полезно иметь знакомства в мэрии, – заключил редактор.

Мудэ сухо улыбнулся и двинулся к заждавшемуся фургону.

Легкоатлеты прибывали из своих частей света на срок, зависевший от бюджетов соответствующих стран. Тем, кто был победнее, предстояло прилететь, пробежать и улететь. Те, кому повезло больше, получали пару дней на акклиматизацию.

Американские бегуны жили в Пекине почти неделю и жалели, что им так сильно повезло с бюджетом. Восточная еда ослабляла нижний отдел кишечников, пекинский воздух закупоривал легкие. «Если на бегу впаяться в стенку на тутошних дорожках, – заметил Чак Хэттерсли из Юджина, штат Орегон, когда вернулся с легкой разминки, задыхаясь и отплевываясь, – сразу поймешь, из чего стенка сделана !»

Американцев разместили в современной гостинице «Великая стена» с музычкой в лифтах, а также текучим контингентом медленных и быстрых гарсонов, закрепленным за каждым номером. Прибывшие азиаты, японцы и корейцы, жили в «Пекин-Хилтоне». Европейцев разбросали кого в тот отель, кого в этот. Китайцы расположились в комплексе общежитий вместе с большинством гостей из стран Третьего мира. За день до марафона на месте были все, кроме танзанийца Магапиуса Дасонга.

Пережив дневной перелет на древнем русском турбовинтовике, изнуренный и бессонный Ян лежал в крошечной общежитской комнатухе на двоих. Против ожидания, первое заоблачное путешествие ничуть не походило на развлекательную поездку. Старый самолет обрушил на Яна рев и сквозняки, сиденья были тесными, окна – слишком маленькими. Поначалу Яна завораживали огромные горы – такие высоченные, такие грозные на вид, – а потом, изучая массив в полевой бинокль, который передал ему коллега отца, Ян обнаружил, что дикие склоны приручены людьми. Столетия голодного труда высекли на них ступени – тысячи нисходящих сельскохозяйственных террас.

Ворочаясь теперь на узкой койке, Ян корил себя за то, что смотрел вниз. Стоило смежить веки и постараться уснуть, как перед глазами вставали горные склоны, поделенные на террасы: каждая – несколько футов подпорной стенки, несколько дюймов земли, усилия стольких рук и лет – ради еще одной бесценной тонны зерна, еще одного прицепа капусты.

Блин всегда знал, что его зовут по-особенному. Папа называл Блина «Лин У» [179]в честь своего отца – каменщика. Мама называла Блина «Билл» в честь своего – миссионера. Так что, если честно, Уильямом Блин никогда не был.

Что не помешало учителю звать Блина Уильямом с того дня, когда он пошел в шестой класс питсбургской школы. Что до одноклассников, они именовали Блина «Вилли У», как если бы это было одно слово, вероятно индейское, и уж точно не полуирландское и полукитайское – индейское имя непонятно какого ветра: Виллэу.

Потом, когда Блину осточертели и звездно-полосатые войнушки с узкоглазыми за границей, и показушно-либеральные покаянные плачи в самой Америке, родители перевели его из Питсбурга на родину, в Пекинский универ, где преподы стали называть Блина «Би». Би Лин У. Потому что в заявлении он написал свое имя с инициалом «Б.». Члены же легкоатлетической команды именовали Блина «Шмелый Лу», за что нужно сказать спасибо упрямой девице из Сиднея, единственной (кроме Блина) из разношерстного отряда говорившей по-английски.

– Шмелый Луи, ты ж такая вся из себя боевая черноглазая пчелка, – объясняла она, играя словами, что типично для австралийцев, – и сдается мне, ты скорее из тех, кто спринтует с цветка на цветок, а вовсе никакой не стайер.

Действительно, в питсбургской команде Блин бегал стометровку и 200 метров по виражу. Да и то средненько. На длинные дистанции Блин перешел, когда его рывок пригасили возраст и нерешительность. В Китае же спортивная карьера Блина пошла в гору. Современные американские представления о витаминах, спортивной обуви и технике тренировок сделали его первым в забеге на полтора километра во всех восточных провинциях. Личные рекорды Блина, очень посредственные для Штатов, вели к финишным лентам и уважению. Блина уважали все, кроме этой засранки австралки.

– Шкандыбай! – орала она, когда он шел на последний круг 1500-метровки, и трясла часиками. – Ты бьешь рекорд Мэри Декер [180], мой маленький Шмельчик, так шкандыбай же!

А теперь американские журналисты – после того, как им представили мистера Б. Лина, – называли его «Блин».

Блин Крючби [181].

– Валяйте, паясничайте, – предостерег он трио, – пока я не сдал вас всех как агентов КГБ.

Фотограф тряхнул головой.

– Никто на это не купится, Блин. Мистер Мудэ сказал, что мы ведем себя по-господски, точь-в-точь как американские капиталисты.

Переводчика Мудэ приставили к американской прессе по случаю грядущего события. Ему было сорок лет, он отличался утонченным вкусом и носил безупречно западные прическу и прикид. Как на день забега решено было снять славные портреты Маркса и Энгельса, так и Мудэ в порядке рекомендации велели вместо серого костюма Красной угрозы [182]надеть что-нибудь такое, что вызовет у американского зрителя меньшее омерзение. Какой-нибудь западный наряд. И мистер Мудэ заказал у портного зеленовато-голубое западное облачение, щедро украшенное перламутровыми пуговицами и расшитое мордами длиннорогих техасских быков. Под синими отворотами блестели ковбойские сапоги, сделанные на Тайване. Заколка для галстука в форме шестизарядника удерживала шейный платок у самой глотки. В «Хи-хо» [183]мистер Мудэ смотрелся бы как родной.

Впрочем, в таможенном терминале Пекинского аэропорта его прикид никого не развеселил. Если на то пошло, Мудэ приобрел совсем уже зловещий вид, особенно когда в темпе вальса провел журналистов мимо таможенников, проронив лишь: «Дипроматические».

С самого начала было ясно, что английский Мудэ не по нраву. Но ему поручили выучить этот гнусный язык, а значит, некий тест выявил талант Мудэ именно в этой области; следовательно, английский был ему по зубам; поэтому-то Мудэ его и превозмог.

В итоге он мог переводить – на свой неуклюжий манер, – но не способен был толком общаться. Он не мог болтать. Он не мог шутить. Он мог только улыбаться и говорить «нет», или «нельзя», или «очень жаль, боюсь, это невозможно».

Вот почему журналисты так обрадовались, наткнувшись в гостиничном холле на Блина, который читал комикс про Человека-Паука и слушал маленький пленочный магнитофон, игравший «Забей» группы «Диво» [184]. Журналисты резко притормозили, чтобы разглядеть это диво получше. Перед ними стоял юный китаец: тонкие синие очки, короткие штаны и «ежик», не стриженный так давно, что волосы сбились в случайные пучки, стоявшие торчком. Журналисты впечатлились.