Джеймс Болдуин - Другая страна

– Боже, – пробормотала она и заплакала. И тут же прекратила сопротивляться. Руки ее потянулись к его лицу, она ощупывала его, как слепая. Затем обвила его шею и прильнула к нему всем телом, все еще дрожа. Он покрывал мелкими поцелуями-укусами ее уши и шею, шепча:

– Плакать, радость моя, пока нет повода.

Он, конечно же, был пьян, потому и видел свои действия как бы со стороны, а еще чувствовал неожиданный прилив нежности к Леоне, теперь ему хотелось осчастливить ее своей любовью. Время, похоже, остановилось. Он ласкал ее грудь – два пышных смуглых холмика, и тугие, коричневатые, миниатюрные соски – играл ими, то сжимая, то покусывая, а она стонала и всхлипывала, ноги ее подкашивались. Он мягко потянул ее на пол и положил на себя, придерживая за бедра и плечи. Где-то в уголке его сознания еще всплывали образы хозяина, хозяйки, гостей, вызывая смутное беспокойство, но он понимал, что уже не в состоянии остановить охватившее их безумие. Ее пальцы расстегнули его рубашку до пояса, и нежный язык обжег шею и грудь, а он тем временем, откинув юбку, ласково водил рукой вдоль ее бедер. Так в изнеможении они, казалось, провели долгие часы, и он все время ощущал каждое мимолетное движение, каждую судорогу ее тела, отзываясь на них нервной чувственной дрожью. Потом осторожно перевернул девушку и, подмяв под себя, вошел в нее. Леона вся напряглась и затаила дыхание, на какое-то мгновение ему показалось, что она сейчас закричит. Но она только застонала и зашевелилась под ним. И тогда из самого горнила владевшего им страстного желания медленно и уверенно начал он путь домой – к себе.

А она несла его, как море, тихо покачивая, несет лодку, – то поднимая, то опуская – и не верилось, что это мерное убаюкивание таит под собой грозную пучину. В этом путешествии оба что-то бормотали и всхлипывали, он, почти не переставая, ласково ругался. Каждый стремился достичь гавани, но покой можно было обрести, только бешено ускорив движение, отдав ему всю нарастающую силу. На секунду Руфус открыл глаза и увидел ее искаженное страданием лицо, в темноте оно белело гипсовой маской. В глазах Леоны стояли слезы, ресницы увлажнились. Она часто дышала, постанывая и коротко вскрикивая, потом бессвязно забормотала, отчего он непроизвольно стал двигаться быстрее и энергичнее. Ему хотелось, чтобы она помнила эти мгновения до самой смерти. Но тут и сам он понесся неведомо куда, и на этом пути никто не смог бы остановить его – ни белый Бог, ни угрозы линчевателей, спустись они вдруг на крылышках прямо на балкон. Он шепотом ругался, обзывал ее белокожей сучкой, выл вполголоса, безжалостно пронзая ее своим грозным орудием. Она вдруг зарыдала. Говорил тебе, простонал он, что еще заставлю тебя поплакать, и вдруг почувствовал удушье: еще секунда – и он либо взорвется, либо умрет. Стон и проклятия сотрясли его тело, в последнее решающее движение он вложил всего себя и тут почувствовал, что из него изливается мощный ядовитый поток, которого хватило бы на сотню маленьких мулатов.

Лежа на спине, Руфус тяжело дышал. Теперь он слышал доносившуюся из комнаты музыку и гудки на реке. Мощь соития напугала его, в горле пересохло, там, где на теле остались мокрые пятна, он чувствовал холод. Девушка прикоснулась к нему, заставив испуганно вздрогнуть. С трудом он заставил себя повернуться к ней и заглянуть в лицо. В ее впавших, потемневших глазах все еще стояли слезы, на губах робко дрожала ликующая улыбка. Руфус притянул ее к себе, мечтая лишь о покое. Он надеялся, что у нее хватит ума помолчать, но услышал: «это было чудесно», и почувствовал на губах поцелуй. И эти слова, не вызвав в нем ответной нежности и не избавив от невесть откуда взявшегося мистического ужаса, вдруг вновь пробудили желание. Руфус сел.

– Забавная ты девчонка, – проговорил он, вглядываясь в нее. – Что ты скажешь мужу, когда заявишься к нему с черным малышом?

– Тебе не стоит беспокоиться, – сказала девушка. – У меня не будет больше детей. – Она ничего не добавила, хотя ей явно было что сказать. – Он выбил из меня и это, – призналась она наконец.

Ему захотелось услышать историю ее жизни. И в то же время не хотелось ничего знать.

– Пойдем умоемся, – предложил он.

Она положила голову ему на грудь.

– Мне страшно возвращаться туда.

Руфус засмеялся и погладил ее по голове. В нем вновь затеплилась нежность к девушке.

– Не собираешься же ты провести здесь ночь?

– А что подумают твои друзья?

– Послушай, Леона, полицию они уж никак не позовут. – Он поцеловал ее. – Ничего плохого они не подумают.

– Ты пойдешь со мной?

– Ну, конечно, пойду. – Руфус отстранил ее, окинув взглядом с головы до ног. – Все в порядке, одерни только одежду, – и он любовно провел рукой по ее телу, – ну и еще пригладь волосы вот так, – и он откинул пряди с ее лба.

Она не спускала с него глаз.

Руфус с удивлением услышал свой голос: «Я тебе нравлюсь?»

Она нервно сглотнула. Руфус видел, как у нее на шее пульсирует жилка. Девушка казалась ему сейчас совсем беззащитной.

– Да, – сказала она и потупилась. – Руфус, – опять заговорила она, – ты действительно мне очень нравишься. Постарайся не делать мне больно.

– С какой стати, Леона? – Он нежно гладил ее шею, серьезно глядя в глаза. – Почему ты думаешь, что я могу сделать тебе больно?

– Люди обычно именно так поступают друг с другом.

– Тебя кто-то обидел, Леона?

Она молчала, уткнувшись лицом ему в ладони.

– Мой муж, – наконец выговорила она. – Мне казалось, он любит меня, но он совсем не любил… я знала, что он груб, но не думала, что он еще и подлый. Какая уж тут любовь, если он отобрал у меня моего малыша и отправил его куда-то?

Девушка смотрела на Руфуса глазами, полными слез.

– Называл меня никудышной матерью, потому что я пила. Действительно тогда я много пила, но иначе жизни с ним не вынести. А для сына я ничего не пожалею, соринки не дам на него сесть.

Руфус молчал. На темнокожую руку капали ее слезы.

– Он и теперь живет в нашем доме. Я говорю о муже. Вместе с моими матерью и братом, они с ним заодно. Тоже считают меня никчемной. Если все время говорить, что ты бестолочь, – сделала она попытку пошутить, – можно и впрямь ею стать.

Руфус заставил себя забыть все вопросы, которые собирался задать ей. Холод пробирал до костей, он был голодный как собака, хотелось пить и еще поскорей очутиться дома в постели.

– Ладно, – сказал он. – Обижать тебя я не собираюсь.

Он встал, направляясь к балконным дверям. Идти мешали приспущенные и болтавшиеся на ногах брюки; он подтянул их, ощущая внутри клейкую массу, и застегнул молнию, стараясь держать ноги пошире. Небо алело. Звезды исчезли вместе с огоньками на побережье Джерси-сити. По реке медленно ползла груженная углем баржа.