Array Сборник - Пограничный городок. Китайская проза XX века

Боюсь, что красивый парень более всего страшится, как бы в жены ему не досталась уродина. Я своим старикам давно уже как бы между прочим сказал, что если не женюсь, то не страшно, но если брать жену, то только ладную. В те времена свободного брака еще не было, но уже появились возможности молодым взглянуть друг на друга. Уж если жениться, то я должен увидеть невесту сам, а не легкомысленно доверять сладким речам свахи.

В год двадцатилетия я женился, жена была младше меня на один год. Как ее ни суди, она все равно считалась хорошенькой и ловкой. Еще до помолвки я своими глазами удостоверился в этом. Была ли она красива, я не решусь сказать, по крайней мере, она была хорошенькой и ловкой, поскольку именно таковы были мои критерии при выборе жены. Если бы она им не соответствовала, то я никогда не кивнул бы в знак согласия. В этих принципах отразилась и моя сущность как человека. В то время я был молод, красив, расторопен в делах и потому не желал иметь жену, подобную тупой корове.

Этот брак был, безо всякого сомнения, устроен Небесами. Оба мы были молоды, аккуратны, невысокого роста. В окружении друзей и родственников мы были как пара легких волчков, крутившихся везде, где можно, чем вызывали улыбку у старшего поколения. Соревнуясь с другими, мы демонстрировали окружающим свою находчивость и красноречие, во всем старались быть лучшими, и все для того, чтобы заслужить похвалу как молодая пара, подающая большие надежды. Похвалы в наш адрес усиливали любовь и уважение между нами, как будто один удалец ценил равного себе, а герой любил такого же героя.

Я радовался. Говоря по правде, мои старики не оставили мне никакого богатства, только дом. Я жил в доме, за аренду которого мне не нужно было платить, во дворе росло много деревьев, под скатом крыши висела клетка с парой канареек. У меня было ремесло, всеобщая симпатия, любимая молодая женщина. Разве не радоваться этому не означало бы нарываться на неприятности?

Что касается моей жены, то я прямо-таки не видел в ней никаких изъянов. Верно, иногда мне казалось, что она чуть распущенна, однако какая же ловкая молодая жена не отличается открытым нравом? Она любила поговорить, потому что умела хорошо говорить. Она не сторонилась мужчин, поскольку это было законное право замужней женщины. Опять же, будучи сообразительной девушкой, только что вышедшей замуж, она, естественно, хотела сократить скромность девичества, чтобы с полным основанием считать себя «замужней женой». Это действительно нельзя было считать недостатком. Да и по отношению к старшим она вела себя столь радушно и заботливо, столь старательно ухаживала за ними, что некоторая свобода в отношениях с людьми помоложе казалась само собой разумеющейся. Она была прямой и открытой, поэтому и стариков и молодых одинаково окружала радушием и вниманием. Я не упрекал ее за открытый нрав.

Она забеременела, стала матерью, при этом похорошела и стала держаться еще более свободно – мне не хотелось бы вновь употреблять слово «распущенно»! Кто в мире нуждается в сочувствии больше, чем беременная женщина, и кто бывает милее, чем молодая мать? Видя, как она сидит на пороге и кормит ребенка, слегка обнажив грудь, я мог лишь любить ее еще сильнее, а не ругать за нарушение приличий.

К двадцати четырем годам у меня уже появились сын и дочь. Какие заслуги могут быть у мужа в рождении и воспитании детей?! Когда мужчина в хорошем настроении, то, бывает, возьмет ребенка на руки и поиграет. Все же трудности ложатся на женские плечи. Я был не дурак, и для понимания этого мне не требовался совет со стороны. Действительно, при рождении и в воспитании ребенка мужская помощь, даже при наличии такого желания, совершенно бесполезна. Однако человек понимающий, естественно, старается чем-то порадовать жену, дать ей послабления. Тиранить беременную женщину или молодую мать, по моему мнению, могут только отъявленные мерзавцы! Что касается моей жены, то с появлением ребенка я дал ей еще больше воли, но это казалось естественным и разумным.

Опять же, супруги – это деревья, а дети – цветы, только с появлением цветов дерево демонстрирует глубину своих корней. Все подозрения, волнения должны уменьшиться или вообще исчезнуть. Ребенок крепко-накрепко привязывает мать. Поэтому, даже если жена казалась мне слегка распущенной, – как не хочется мне использовать это вонючее слово! – я не мог не успокоиться: она ведь стала матерью.

До сего дня я никак не могу понять, в чем же было дело!

Это событие, недоступное моему пониманию, тогда чуть не свело меня с ума – моя жена сбежала с другим мужчиной!

Еще раз повторюсь: я и сегодня никак не могу понять, в чем же было дело. Я не тупой упрямец – все же столько лет среди людей, понимаю, кого и за что благодарить, знаю, в чем мои достоинства и недостатки. Однако после этой беды я перебрал все свои недостатки и так и не нашел ничего, за что на меня свалились такой срам и наказание. Остается лишь признать, что несчастье накликали мой ум и добродушие, других причин я просто не вижу.

В подмастерьях со мной ходил один парень, он-то и стал моим обидчиком. На улице все звали его Черный, я далее тоже буду его так называть, чтобы не выдать настоящего имени, хоть он и мой обидчик. Черный лицом был не бел, и не просто не бел, а очень даже черен, вот и получил соответствующее прозвище. Его физиономия походила на железный шар, каким раскатывали тесто в прежние времена, – черный, но при этом очень яркий; черный, но лоснящийся; черный, но приятный своим масляным блеском. Когда он выпивал пару стопок водки или у него случался жар, то лицо его напоминало темную тучу при заходе солнца – сквозь черноту пробивались красные лучи. Что касается черт его лица, то глаз особо не на что было положить, я был намного красивее. Черный отличался большим ростом, но не крепостью телосложения, был он высоким, но каким-то непрочным. В общем, если бы не блестящее черное лицо, то окружающим он был бы неприятен.

Мы с ним были хорошие друзья. Он был мне старшим товарищем по учебе, вид имел глуповатый, так что даже если мне не за что было его любить, то и подозревать тоже не было никаких оснований. Мой ум не способствовал развитию подозрительности, напротив, из-за того, что я знал о своей проницательности, доверяя себе, доверял и другим. Я считал, что друг не будет тайком делать мне подлости. Стоило мне однажды посчитать кого-то достойным человеком, как я начинал относиться к нему как к настоящему другу.

Что же касается этого конкретного товарища, то даже если бы в нем что-то и вызывало сомнения, то я все равно уважал бы его и привечал, ведь, как ни крути, он был моим старшим товарищем по учебе. И выучку прошли у одного мастера, и на жизнь зарабатывали в одном районе, есть работа или нет, а все равно по нескольку раз на дню встретишься. Как же мне не считать другом настолько хорошо знакомого человека? Был заказ – мы делали его вместе; когда же простаивали, то он всегда приходил ко мне перекусить и выпить чаю, бывало, что перекидывались в картишки – мацзян в то время еще не вошел в моду. Я был радушен, он тоже не церемонился. Что было, то и ели, что было, то и пили, я сроду ничего для него особо не готовил, а он никогда не привередничал. Ел он немало, но никогда не лез за лучшим куском. Как приятно было смотреть, как он, держа в руке большую чашку, уплетал вместе с нами горячую лапшу в бульоне. Во время еды с него градом катил пот, во рту булькало, лицо постепенно краснело и потихоньку превращалось в раскаленный угольный шар. Кто бы подумал, что у такого человека могут быть черные мысли!