Жан Кокто - Двойной шпагат. Орфей. Опиум

Войдя, он остановился, отвесил поклон и опустился на стул в изножье кровати.

– Дорогая Жермена… – начал он.

– Это что, тронная речь?

Он приосанился.

– Дорогая Жермена, между нами все кончено, кончено. Я написал тебе письмо, в котором разрываю наши отношения. Но, зная твое небрежное обращение с письмами, я пришел прочесть его тебе.

– Знаете ли вы, – сказала она, – что вы более чем смешны?

– Возможно, – не отступался Нестор, – но вы все же выслушаете мое письмо.

И достал его из кармана.

– Я не стану слушать.

– Станете.

– Нет.

– Да.

– Нет.

– Ладно. Все равно я его прочту.

Она заткнула уши и затянула песенку. Озирис голосом человека, привыкшего выкрикивать биржевой курс, начал:

– Безумная моя бедняжка…

Жермена прыснула.

– Мадам смеется, следовательно, мадам слышит, – заметил Нестор. – Итак, я продолжаю.

На этот раз Жермена запела во весь голос, и чтение стало невозможным. Нестор положил письмо на колено.

– Хорошо, – сказал он, – я умолкаю.

Она убрала руки от ушей.

– Но только, – он угрожающе поднял палец, – предупреждаю тебя: если ты не дашь мне читать, я уйду. И ты меня больше не увидишь. Ни-ког-да.

– Так ведь этим письмом ты и так разрываешь отношения.

– Разрыв разрыву рознь, – промямлил этот человек, гениальный в цифрах, то есть в поэзии, и беспросветно тупой в любви, в которой никакой поэзии нет. – Я хотел разойтись по-хорошему, как положено, а ты меня гонишь. Ладно бы я требовал от тебя отчета…

– Я не обязана перед тобой отчитываться, – закричала Жермена, выведенная из себя этой комедией, – ну а если уж ты так хочешь, что ж, отчитаюсь. Да, я тебя обманывала. Да, у меня есть любовник. Да, я сплю с Жаком. – И при каждом «да» она дергала себя за косу, как за шнур звонка.

– Ну, знаешь ли! – С этими словами Озирис встал и, отступив на шаг, прищурился на нее, как портретист.

И обвинил Жермену в том, что она навлекает его подозрения на смирного, услужливого мальчика, чтобы он, Озирис, гонялся за ним, пока она будет принимать своего настоящего любовника. Он добавил, что его не проведешь; да, он богат, и многие норовят от него поживиться, но быть богатым – это профессия, нелегкая профессия, которая учит разбираться в людях.

Жермена таяла от восхищения. Хоть в театре остались такого рода персонажи, до сих пор она не верила, что они существуют в жизни.

– Нестор, вы неподражаемы, – сказала она. – Я правда сплю с Жаком. Да вот (в дверь позвонили), это наверняка он. Я жду его к завтраку. Спрячьтесь и сами во всем удостоверьтесь.

Она хотела порвать окончательно.

– Ага, «спрячьтесь», – фыркнул Нестор. – Больно уж просто. У вас на все есть уловки, изобразить можно что угодно. Я остаюсь здесь.

И едва хлопнула входная дверь и из прихожей донесся голос Жака, крикнул:

– Жак, мой мальчик, представляете, что выдумала Жермена?

Жак вошел.

– Она говорит, что вы с ней спите!

Соприкасаясь с Жерменой, Жак заражался ее хитростями. Он с первого взгляда сориентировался в ситуации, понял, что его любовница, обессиленная усталостью, раскололась.

– Полно, господин Озирис, успокойтесь, – сказал он. – Вы же знаете, какая Жермена злючка. Она дразнит вас, потому что любит.

Жак, эта чистая душа, так чисто сработал, что Нестор остался с ними завтракать и распечатал коробку сигар.

Царицы Египта! Не ваши ли это маленькие мумии с золотыми поясками покоятся в богато разукрашенной коробке?

Озирис ел, курил, хохотал, потом ушел на биржу.

Жермена дулась, корила Жака за его хитрость.

– Значит, ты не хочешь, чтоб я была только твоей?

– Я не хочу быть виновником такого серьезного шага, которым ты когда-нибудь меня попрекнешь.

Ферма, парное молоко, свежие яйца остались где-то далеко-далеко.

Когда Лазарь приступил к брату с расспросами, Нестор похлопал его по плечу.

– Жермена оригиналка, – сказал он, – в этом ее прелесть. За ней не поспеть. Взяла и поехала к себе на ферму: стосковалась по коровам. Нашему брату, биржевым дельцам, этого не понять. Лут – та попроще, как бы это сказать… нет в ней того огонька, изюминки. Хотя, конечно, у нее есть свои достоинства. Нет, я с Жерменой не расстанусь.

Этот эпизод теперь виделся Озирису как очередное приобщение к тесному кругу посвященных. Пересуды, анонимные письма вызывали у него улыбку превосходства, словно он знал некую тайну, в силу которой Жермена могла давать сколько угодно поводов для сплетен, но это лишь украшало ее богатого покровителя.

Эта довольно туманная тайна состояла в нестандартности его любовницы – в ее любви к природе, в увлечении собаководством.

Его спрашивали: «А где Жермена?» Он отвечал: «Я предоставляю ей полную свободу. Ее увлечения – не мое дело».

Лут была потрясена. Не обладая столь гениальной легкостью, она вынуждена была признать, что сестра показала класс.

В таком виде все и оставалось: грязное белье, сигаретные пачки, старые расчески в номере гостиницы. Жаку не было нужды страдать от этого беспорядка. Он его уже не замечал. Он смотрел глазами своей любовницы, которая только так и жила с самого детства.

Скоро беспорядок пополнился новым элементом.

Вот уже три недели Жермена получала дурные вести об отце. Она его не любила и оставляла письма без ответа.

– Видишь ли, – говорила Луиза, – выходить в свет вечерами – наша профессия.

Но Жермена, считая себя более «приличной», смотрела на Луизу немного свысока, и ей представлялось, что лучше скрывать болезнь старика Рато, чтобы не стеснять своей свободы. Она даже себя почти уверила, что мать преувеличивает серьезность положения и волнуется по пустякам.

Однажды вечером, когда она переодевалась, чтобы пойти на какой-то спектакль с Жаком и Озирисом, Жак обнаружил под телефоном плохо спрятанную телеграмму: «Отец умирает срочно приезжай целую». Жермена спрятала ее, чтоб не отменять похода в театр. Жак молча указал ей на телеграмму.

– Брось, – сказала она, подкрашивая губы. Потом подвигала ртом, растирая помаду. – Поеду завтра.

Рато скончался у себя на ферме в одиннадцать вечера, во время антракта.

Последние две недели госпожа Рато читала ему «Дом купальщика» [16] «Дом купальщика» – роман Огюста Маке (1813–1888), опубликованный в 1856 году. В 1864 году по роману был поставлен одноименный спектакль. В основе книги – судьба одного из убийц Генриха IV, некоего Сьете-Иглезиаса, испанца, погибшего, как в одной из новелл Эдгара По, под огромным потолком-прессом. , где Иглезиаса расплющивает механический потолок. У Рато эта глава перепуталась с действительностью. Он вообразил себя Иглезиасом и, в самом деле задавленный потолком своей комнаты, распластавшись на полу, свернув голову набок, чтоб оказаться как можно ниже, умер на глазах у перепуганной жены.