Фрэнсис Фицджеральд - Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями

– Мне она нравится, – сказала Дэйзи. – Я думаю, она мила.

Но остальное оскорбляло ее, и это бесспорно, поскольку там не было места манерам, – там было место чувству. Она была в ужасе от Уэст-Эгга, этого не имеющего аналогов «места», которое Бродвей устроил на месте рыбацкого поселка на Лонг-Айленде, в ужасе от его первозданной жизненной энергии, которая стонала под заезженными эвфемизмами, и от слишком бесцеремонной судьбы, которая гнала стадо его обитателей по прямой из грязи в грязь, но никак не в князи. Она видела нечто ужасное уже в самой этой их простоте, которую она не могла понять.

Я сидел на ступеньках крыльца с ними, пока они ожидали свой автомобиль. Здесь, перед домом, было темно; только льющийся из дверного проема яркий свет освещал десять квадратных футов темноты, растворяясь в мягкой черноте утра. Изредка чья-то подвижная тень появлялась на фоне опущенной шторы уборной на втором этаже и исчезала, уступая место другой тени, создавая таким образом бесконечную процессию из теней, которые нарумянивались и напудривались перед невидимым зеркалом.

– И все-таки, кто такой этот Гэтсби? – неожиданно спросил Том. – Наверно, какой-то большой бутлеггер?

– Кто тебе это сказал? – поинтересовался я.

– Никто мне не сказал. Это мое предположение. Очень многие из этих скоробогатых просто большие бутлеггеры, как ты знаешь.

– Только не Гэтсби! – отрубил я.

Он замолчал на мгновение. Щебень аллеи скрипел под его ногами.

– Ему, должно быть, пришлось изрядно попотеть, чтобы собрать вместе этот зверинец.

Легкий порыв ветра потрепал серую дымку шерсти на воротнике Дэйзи.

– По крайней мере, они более интересные люди, чем те, которых мы знаем, – сказала она, будто выдавливая из себя слова.

– Что-то я не видел у тебя особого интереса.

– О, нет, почему же?

Том рассмеялся и повернулся ко мне.

– Ты видел лицо Дэйзи, когда та девушка попросила ее окунуть ее под холодный душ?

Дэйзи начала петь, создавая музыку своим хриплым, ритмичным шепотом, открывая в каждом слове значение, которого оно никогда не имело до этого и никогда не будет иметь после. На высоких тонах мелодии ее голос приятно прерывался, продолжая выводить ее, как это бывает у контральто, и каждый такой переход передавал воздуху какую-то толику ее теплого душевного очарования.

– Очень много пришло таких, которые не были приглашены, – внезапно произнесла она. – Вот та девушка явно не была приглашена. Они просто внаглую пришли сами, а он слишком вежлив, чтобы возражать.

– Я все же хотел бы знать, кто он такой и чем занимается, – настаивал Том. – И, я думаю, я займусь этим и все выясню.

– Зачем? Я могу тебе сразу сказать, – ответила она. – У него было несколько аптек, много аптек. Он построил их сам.

Запоздалый лимузин уже подъезжал к ним по аллее.

– Спокойной ночи, Ник! – сказала Дэйзи.

Ее взгляд оставил меня и поскользил вверх, на освещенную площадку лестницы, из открытой двери которой лились звуки маленького, приятного и печального вальса «Три часа утра», популярного в тот год. В конце концов, в самой этой неофициальности вечеринки у Гэтсби скрывались романтические возможности, каких совершенно не было в ее мире. Что было особенного в той песне, звучавшей со второго этажа, которая будто звала ее назад, в дом? Что теперь будет происходить там в эти покрытые туманом неясности неисчислимые часы? Может быть, к нему приедет какая-то невероятная гостья, бесконечно необычная и изумительная, какая-нибудь ослепительная молодая девушка, которая одним своим свежим взглядом на Гэтсби в один момент чарующей встречи сотрет из его памяти эти пять лет его непоколебимой преданности.

Я задержался допоздна в тот вечер: Гэтсби попросил меня подождать, пока он освободится, и я бродил по саду, пока не подбежала с темного пляжа неизменная охлажденная и восторженная компания любителей ночного купания, пока не погасли огни в гостиных наверху. Когда он, наконец, спустился по лестнице, загорелая кожа была натянута необычайно туго на его лице, а глаза его были радостными и усталыми.

– Ей не понравился вечер, – выпалил он.

– Наоборот, понравился!

– Ей не понравился вечер, – настаивал он. – Она не получила удовольствие.

Он замолчал, и я понял, что он пребывал в невыразимой депрессии.

– Я чувствую себя очень далеко от нее, – сказал он. – Мне трудно дать ей понять, чего я хочу.

– Ты говоришь о танце?

– Танец? – Одним щелчком пальцев он сбросил со счетов все танцы, которые станцевал с ней. – Старик, танец не имеет никакого значения.

От Дэйзи он хотел ни больше, ни меньше, чем чтобы она подошла к Тому и сказала: «Я никогда тебя не любила». И после того, как она сотрет этой фразой-приговором четыре года жизни с Томом, они смогут перейти к обсуждению уже более конкретных шагов, какие нужно будет предпринять. Один из них заключался в том, что после того, как она станет свободной, они должны будут вернуться в Луисвилль и сыграть свадьбу в ее доме – точно так, как это было пять лет назад.

– А она этого не понимает, – сказал он. – Раньше она была понятливой. Мы, бывало, сидели вместе часами…

Он замолчал и стал ходить взад-вперед по пустынной дорожке, покрытой фруктовыми корками, выброшенными сувенирами и раздавленными цветами.

– Я бы не требовал от нее слишком многого, – рискнул я возразить. – Повторить прошлое невозможно.

– Повторить прошлое невозможно, говоришь?? – воскликнул он скептически. – Именно, что возможно!

Он оглянулся и обвел все вокруг диким взглядом, будто это прошлое притаилось здесь, в тени его дома, на расстоянии вытянутой руки.

– Я поправлю здесь все и воссоздам в точности ту обстановку, какая была у нас раньше, – сказал он, решительно кивая головой. – Она увидит.

Он говорил много о своем прошлом, и из этого я понял, что он хотел вернуть что-то, может быть, какое-то представление о себе, которое сгорело в топке любви к Дэйзи. Жизнь его была беспорядочной и лихорадочной с тех пор, но если бы он смог однажды вернуться к какой-то отправной точке и снова пройти весь путь, но уже размеренно, он смог бы вспомнить, в чем именно оно заключалось…

…Одним осенним вечером за пять лет до этого они шли по улице; вокруг падали листья; наконец, они подошли к такому месту, где деревьев не было, и тротуар был весь белый от лунного света. Они остановились на этом месте и повернулись друг к другу. Вечер уже перешел в холодную ночь, наполненную тем таинственным волнением, которое ощущается два раза в год при смене времен года. Спокойные огни в домах мурлыкали свою колыбельную во тьму, а среди звезд царили оживление и суета. Краем глаза Гэтсби видел, как кирпичи тротуаров складываются в настоящую лестницу, которая ведет в некое сокровенное место над деревьями: он может взобраться по ней, если будет взбираться один, а, взобравшись, сможет втягивать в себя сок жизни, пить большими глотками ни с чем не сравнимое молоко удивления.