Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить (сборник)

– Может, сначала стоит допить? – предложил я Жаку.

Мы опустошили наши стаканы. Я поставил свой на стойку.

– Бармен! – позвал я.

– Повторить?

– Да. – Он отвернулся было, но я его остановил.

– Бармен, если не возражаете, мы хотели бы вас угостить, – быстро проговорил я.

– Eh, bien, – послышался голос сзади, – c’est fort ça! Ты не только наконец – слава богу! – совратил великого американского футболиста, но подкатываешься и к моему бармену. Vraiment, Jacques! [9] Вот как! Здорово! Правда, Жак! ( фр. ) И это в твоем возрасте!

За нами стоял Гийом, широко улыбаясь, как кинозвезда, и обмахивался большим белым платком, с которым, похоже, никогда не расставался. Жак, в восторге от того, что о нем говорят как об опасном соблазнителе, обернулся, и они с Гийомом упали друг другу в объятия, как две старые актрисы, играющие сестер.

– Eh bien, ma chérie, comment vas-tu? [10] Как поживаешь, дорогой? ( фр .) Вечность тебя не видел.

– Ужасно был занят, – ответил Жак.

– В этом у меня нет сомнений. И тебе не стыдно, vieille folle? [11] Старый потаскун (педераст) ( фр .).

– Et toi? [12] А ты? ( фр .) Уж точно не терял времени зря.

И Жак бросил восхищенный взгляд на Джованни, словно тот был породистым призовым скакуном или старинной фарфоровой вазой. Гийом проследил за его взглядом и понизил голос:

– Ah, ça, mon cher, c’est strictement du business, comprends-tu? [13] Нет, дорогой, тут деловые отношения, понял? ( фр .)

Они отошли в сторону, и я вдруг остро ощутил обрушившееся на меня молчание. Я поднял глаза на Джованни и увидел, что тот наблюдает за мной.

– Кажется, вы предложили мне выпить, – сказал он.

– Так и есть. Предложение в силе.

– На работе я не пью, но от кока-колы не откажусь. – Он взял мой стакан. – А вам – то же самое?

– Да, – ответил я. Разговаривать с Джованни было радостно, и это открытие сделало меня робким. Жака рядом не было, и я испугался. Потом осознал, что платить придется мне – по крайней мере, на этот раз: не дергать же Жака за рукав и выпрашивать деньги, словно он мой опекун. Я кашлянул и положил на стойку банкноту в десять тысяч франков.

– А вы богач, – сказал Джованни, ставя передо мной выпивку.

– Вовсе нет. Просто нет мелких.

Джованни усмехнулся. Было непонятно, почему он усмехается – не верит мне или, напротив, верит. Взяв молча счет, он пробил чек и, аккуратно отсчитав сдачу, положил деньги на стойку. Потом налил себе колы и встал на прежнее место у кассы. У меня перехватило дыхание.

– À la votre, – сказал Джованни.

– À la votre [14] За ваше здоровье! – За ваше! ( фр .) . – Мы выпили.

– Вы американец? – спросил он.

– Да. Из Нью-Йорка.

– А… Мне рассказывали, что Нью-Йорк очень красивый город. Он лучше Парижа?

– Нет, что вы! – сказал я. – Красивее Парижа нет города на свете.

– Похоже, вас сердит само предположение, что такое возможно, – улыбнулся Джованни. – Простите, я вовсе не хотел вас обидеть. – И прибавил уже серьезно, как бы успокаивая меня: – Наверное, вы очень любите Париж?

– Я и Нью-Йорк люблю. – Мои слова прозвучали так, будто я оправдываюсь, и мне стало неловко. – Нью-Йорк тоже очень красив – но по-своему.

Джованни нахмурился.

– Это как?

– Трудно объяснить тому, кто там не был, – сказал я. – Дома там высоченные, все ультрасовременное, море огней. Потрясающее зрелище. – Я помолчал. – Описать невозможно. Двадцатый век, запечатленный в архитектуре.

– Так, по-вашему, Париж не из нашего столетия? – спросил Джованни с улыбкой.

От его улыбки я почувствовал себя глупым.

– Париж старый, ему много сотен лет. В Париже чувствуешь себя вне времени. В Нью-Йорке не так… – Джованни продолжал улыбаться, и я замолчал.

– А как там себя чувствуешь?

– Будто на тебя обрушилось будущее, – ответил я. – Там бьет бешеная энергия, все находится в постоянном движении. Нельзя не задуматься – по крайней мере, мне, – что случится через много лет?

– Через много лет? Когда мы умрем, а Нью-Йорк состарится?

– Да, – сказал я. – Когда люди устанут, а мир для американцев перестанет быть новым.

– Не понимаю, почему американцам мир кажется таким новым? – задумчиво произнес Джованни. – В конце концов, все вы эмигранты и Европу покинули не так уж давно.

– Между нами океан, – сказал я. – Жизнь по обе стороны шла разная. То, что происходило с нами, никогда не случалось здесь. Мы не могли не стать другими людьми. Понимаете меня?

– Если б просто другими людьми! – засмеялся он. – Нет, вы существа другой породы. Случаем, не инопланетяне? Это бы все объяснило.

– Допускаю, – произнес я слишком пылко (не люблю, когда надо мной смеются), – что иногда такое впечатление может сложиться. Но мы не инопланетяне. Мы живем на земле, как и вы, мой друг.

Джованни снова усмехнулся.

– Не стану оспаривать этот печальный факт, – сказал он.

Последовала пауза. Джованни отошел, чтобы обслужить клиентов в другом конце бара. Гийом и Жак все еще разговаривали. Гийом, видимо, сел на своего конька – рассказывал один из бесконечных анекдотов, которые у него всегда сводились к риску в бизнесе или любви. Жак натянуто улыбался. Я знал, что ему до смерти хочется подойти к нам.

Джованни вернулся и стал вытирать стойку мокрой тряпкой.

– Вы, американцы, – удивительный народ. У вас странное чувство времени, а может, вообще этого чувства нет. Тут я не судья. Chez vous [15] У вас ( фр .). время что-то вроде непрерывного торжественного парада, когда в город вступает армия со знаменами. А потом и это, возможно, вам не понадобится, n’est-ce pas? [16] Не так ли? ( фр .) – и он насмешливо улыбнулся, но я промолчал. – Выглядит все так, словно, будь у вас достаточно времени, вы при вашей сумасшедшей энергии и прочих достоинствах разрешили бы все задачи, все расставили по местам. А когда я говорю «все», – прибавил он мрачно, – я имею в виду действительно серьезные и страшные вещи – такие как боль, смерть, любовь, но в них вы, американцы, не верите.

– Почему вы так думаете? А во что верите вы?

– Я не верю в этот бред про время. Время для нас – то же самое, что вода для рыбы. Все мы живем в этой воде, никто из нее не выберется, а если кто попробует, то погибнет, как рыба. А знаете, что творится в воде, то бишь во времени? Крупная рыба заглатывает мелкую рыбешку. Вот так. Ест себе мелочь всякую и в ус не дует, а океану на это наплевать.

– Пожалуйста, не думайте так, – сказал я. – Время – вода горячая, мы не рыбы, и у нас есть право выбора: можно не давать есть себя и других не есть, то есть не есть… – тут я заторопился и покраснел при виде его удовлетворенно-иронической улыбки, – не есть мелкую рыбешку.

– Право выбора! – воскликнул Джованни, отворачиваясь от меня и словно ища поддержки у невидимого союзника, который мог слышать наш разговор. – Право выбора! Как же! – Он снова повернулся ко мне. – Да, вы действительно американец. J’adore votre enthousiasme! [17] Обожаю ваш энтузиазм! ( фр .)