Авраам Иегошуа - Господин Мани

– Ладно…

– Минутку, подожди, не так сразу…

– Что – горит? Я еще не согрелась – внутри…

– Нет, горячая вода мне сейчас не поможет…

– Я бы, мама, только ты не сердись, обошлась бы без субботнего ужина в столовой…

– Неважно. Что-то же есть в холодильнике. Мне хватит, я совсем не голодная, честное слово.

– Ну если тебе так хочется есть и ты должна пойти, – иди. Я остаюсь здесь. Я искренне сожалею, но у меня не хватит терпения сидеть целый вечер в столовой и всем улыбаться… А потом еще новогодний бал… Все делают вид, что веселятся напропалую. И танцевать я не собираюсь – ему это может повредить…

– Ну хорошо, хорошо. Ты сходи. Раз надо… Иди, иди…

– Иди…

– Иди. Я уже жалею, что приперлась сюда вместо того, чтобы ехать прямо домой, то есть в Тель-Авив…

– Потому что я ехала не в киббуц, а домой, к тебе, мама, так хотелось поделиться…

– Никакой мистики… Не будь такой…

– Ну хорошо, может, немного и мистично… Может, ты как раз права, и это именно то слово: мистично… Что с того? Что плохого в мистике? Если человек, предположим, открывает дверь чужого дома и видит нечто такое, что приводит его в ужас, и у него перехватывает дыхание. Да, мама, дыхание перехватывает. Но мистичное, мама, не в том, что ужасает, уж если что-то ужасает, то оно должно быть реальным… Мистичность только в самой встрече, которая кажется случайной, но на самом деле совсем не случайна. Именно это и произошло со мной в Иерусалиме, хотя я знаю – ты мне, конечно, не поверишь…

– Потому что не поверишь… Тебя всю жизнь учили не верить в мистику, и ты уж, конечно, не поверишь, скажешь, что все это моя фантазия…

– Нет, в двух словах невозможно. В двух словах, мама, никак не расскажешь…

– Потому что, если в двух словах, то это и вправду будет выглядеть как фантазия…

– Знаешь что, мама? На самом деле все это неважно… Не стоит, чепуха… Иди ужинай, а я пока приму душ… Вся эта история не стоит выеденного яйца. И рассказывать тут нечего, я передумала… Только, пожалуйста, узнай, кто завтра едет с утра пораньше в сторону Тель-Авива и есть ли место в машине…

– Да, я действительно ничего тебе еще не рассказала, но мне заранее известна твоя реакция…

– Извини…

– Хорошо, извини меня, мама…

– Я же уже извинилась…

– Нет, по-моему, тебе сейчас совсем не до моих историй…

– Ты уверена?

– А как же субботний ужин в столовой, который ты никогда не пропускаешь? Может, лучше все-таки сходишь?

– Ты уверена?

– Ну что ж, если ты так решила, то и вовсе забудь про это. Давай сядем тут тихонько, плотнее задернем шторы, чтобы ни капельки света не просочилось наружу, и позволь мне, пожалуйста, раз в жизни запереть дверь на ключ… Где он?

– Ну, пожалуйста, мама, только сегодня, отгородимся от внешнего мира, чтобы никто вообще не знал, что мы тут, чтобы не заходили и не мешали… А если еще поставим чайник… Так где же ключ?

– Нет, потом, потом, мама… Я слишком разгорячилась: скорей, скорей рассказать – мне нельзя сейчас в душ… Потом, потом… Дался тебе этот душ…

– Платье несвежее? Ничего страшного…

– Нет, никаких перемен…

– Ну, может, время от времени чуточку поташнивает…

– Нет, никаких других признаков…

– Ты все еще надеешься?

– Но почему? Я же сказала тебе: я с первой минуты знала, знала, что это окончательно и бесповоротно и его генетическая формула уже записана во мне…

– Ну этого существа… зародыша, младенца… называй как хочешь…

– Посчитай сама: последний раз – девятнадцатого ноября, значит, задержка уже две недели… Никаких сомнений…

– Теперь уж зачем мне врач? Что ему во мне ковыряться? Что он скажет? Кроме того, в Иерусалиме меня как бы смотрел врач…

– Терапевт…

– Сейчас услышишь…

– Сейчас, сейчас…

– Ну сейчас, мама, минутку терпения…

– Он сказал… Но еще…

– Нет, только беглый осмотр…

– Не обольщайся, мама, это никакой не психологический самообман, это беременность. Понимаешь? Беременность! Слишком долго тебе промывали мозги на твоих курсах психологии для киббуцников, теперь ты во всем видишь только «подсознательное»…

– Пока ничего… У меня есть еще время…

– Прежде всего пусть Эфи вернется из армии…

– Через десять дней… Хотя это зависит не только от него.

– Признает он отцовство или нет – не от меня зависит. Что я буду делать – не имеет отношения… Захочу, могу вполне рожать и без него…

– Потому, что Министерство обороны, как я тебе уже говорила, помогает и в таких случаях, даже если у ребенка нет отца… Да, да, как видишь, там относятся, по всей вероятности, либерально…

– По крайней мере, к этому, может, из чувства вины… Я знаю?..

– Мне рассказала Ирис, она выясняла…

– Ирис все знает, мама, она на этом собаку съела. Знаешь, она время от времени отправляется туда, берется за них и не уходит, пока не узнает все, что есть нового. Выясняется, что у детей погибших существуют десятки всяких прав и привилегий, о которых мы даже понятия не имели…

– Я знаю, что тебе этот разговор неприятен. Что ты хочешь, не я его заводила…

– Отвратительно? Ну, это ты преувеличиваешь. В каком смысле «отвратительно»?

– Я же у них пока ничего не просила, и ничего… Чего ты сразу заводишься?

– И про это я расскажу, я же неспроста примчалась к тебе, а ты не даешь мне рта раскрыть…

– Нет, правда, такое впечатление, будто ты боишься услышать мой рассказ, ходишь вокруг да около, переводишь разговор на другое. С того дня, месяц назад, когда я сказала тебе по телефону, что спала с ним… то есть вообще спала с мужчиной… наконец, твое отношение ко мне словно дало трещину, ты стала – не знаю, как даже сказать – растерянной, потеряла точку опоры, упустила, причем навсегда, вожжи, которыми ты направляла своего жеребенка…

– Да, да, вожжи, пусть и такие мягкие…

– Мягкие и незаметные…

– Конечно, конечно…

– Опять ты сердишься? Я не за тем приехала, чтобы раздражать тебя, честное слово.

– Хорошо, допустим, напугал тебя не сам факт, а то, что мне нужно было срочно сообщить тебе об этом на следующее утро. Так что? Даже если я требовала позвать тебя к телефону с плантации, чтобы ты могла услышать об этом великом событии. Что с того? С тех пор ты стала даже переживать – то, что раньше забавляло тебя в моих рассказах, стало пугать, и я спрашиваю себя, стоит ли взваливать на тебя все; выкладывать все, что взбредет мне на ум, все, что происходит со мной и во мне; ничего не скрывать, как будто для нас все еще является законом то, что говорила та психологичка, которую прислало Министерство обороны, когда погиб отец… Помнишь, она объясняла тебе, что надо поощрять ребенка, как можно больше говорить, даже попусту, чтобы он мог высказать все, что у него на душе, чтобы, как это она выражалась, «не скоплялся гной в тайниках мысли», ха-ха. С тех пор, мама, я словно и вправду боюсь загноения мозга, и потому болтаю без умолку, а ты должна все выслушивать, потому что, если не ты, то кто?..