Ирвин Шоу - Две недели в другом городе. Вечер в Византии

Он уставился на Джека сквозь очки, словно школьник с плохим зрением, который пытается с задней парты разобрать выведенную на доске формулу.

– Сегодня я пришел без ножа. Но это не значит, что я не захвачу его в другой раз и не воспользуюсь им. Имейте это в виду.

Джек, держа бокал в руке, опустился в кресло и посмотрел на парня:

– Спасибо. Это очень благородно с твоей стороны – предупредить меня.

– Я не хочу, чтобы у вас создалось обо мне ложное представление, – приятным, серьезным голосом произнес Брезач. – Не думайте, будто я простил вас и стерплю любое ваше поведение.

Джек медленно поставил бокал на стол, стоящий возле кресла. Возможно, сейчас самое время подняться и ударить парня пару раз по голове. Крепко. Французы называют это жесткими методами воспитания. Наверно, ему удастся подобным образом вправить юноше мозги. Брезач был высоким, но худощавым, его тонкие руки, высовывавшиеся из-под потертых рукавов пиджака, казались не слишком сильными.

После войны Джек ни разу не дрался, но он был атлетически сложен, обладал могучими плечами и крепкими кулаками. К тому же в детстве и юности ему приходилось драться довольно часто. До ранения он регулярно занимался боксом и вряд ли полностью утратил навыки. Чтобы преподнести урок Брезачу, не требовалось быть абсолютным чемпионом мира. Трех-четырех хороших ударов будет достаточно. Джек тряхнул головой, отвергнув эту идею. Будь Брезач крупнее и сильнее, Джек поколотил бы его. Но даже мальчишкой Джек не связывался с теми, кто был слабее его. Он ненавидел любое проявление хамства и, даже понимая, что малое насилие способно предотвратить серьезное кровопролитие, не мог заставить себя подняться, подойти к Брезачу и врезать ему как следует.

– Хорошо. Если я правильно тебя понял, ты сохраняешь за собой право убить меня.

– Да, – подтвердил Брезач.

– Что тебя заставило пойти на временное перемирие? – поинтересовался Джек.

– Я хочу поговорить с вами. Мне надо кое-что у вас узнать.

– Почему ты решил, что я стану с тобой разговаривать?

– Вы же впустили меня в номер. Говорите со мной, верно?

– Послушай, Брезач, я тоже предупрежу тебя кое о чем. Я могу через пару минут взять телефонную трубку и попросить администратора прислать сюда полицию. У тебя будут серьезные неприятности, если я заявлю под присягой, что ты грозил убить меня.

– Вы этого не сделаете, – произнес Брезач.

– Не уверен.

– Тогда все раскроется, – спокойно сказал Брезач. – Попадет в прессу. Ваша жена узнает. Ваше начальство – тоже. Как долго вам удастся оставаться на государственной службе после того, как газеты сообщат о том, что у вас в Риме возникли неприятности из-за связи с молодой итальянкой?

«Он хоть и тощий, – подумал Джек, – а все-таки, наверно, мне следует ему вмазать».

– Нет, вы не позовете полицию. – Брезач с жадностью отпил виски с содовой. – Это я вычислил.

Опустошив бокал, юноша поставил его на пол.

– Вы сегодня виделись с Вероникой?

– Да, – ответил Джек. – Мы обедали в ресторане. Тебе сообщить меню?

– Какое у нее настроение?

Брезач подался вперед, пытаясь понять по лицу Джека, правду ли он говорит.

– Превосходное, – безжалостно произнес Джек, мстя Брезачу за то, что юноша упомянул его жену и работу. – Она вся трепещет от счастья.

– Не издевайтесь надо мной. – Брезач попытался придать своему голосу грозную окраску, но он прозвучал обиженно, печально. – Где она сейчас? Куда переехала?

– Не знаю. Если бы и знал, то не сказал.

– Что она обо мне говорила?

Джек задумался. Желание быть жестоким прошло.

– Ничего, – соврал он.

– Я вам не верю. Не обманывайте меня. Я и так очень нервный. Если будете лгать, я за себя не ручаюсь.

– Если ты будешь угрожать, – сказал Джек, – я вышвырну тебя отсюда.

– Ладно, ладно. – Брезач выставил вперед руки, раздвинув пальцы, словно бейсбольный тренер, который подает игроку команду оставаться на своей базе. – Я буду спокоен. Изо всех сил буду стараться не терять самообладания. Я пришел сюда не для того, чтобы драться с вами. Хочу задать вам несколько вопросов. Вполне разумных вопросов. Все, чего я хочу, – это услышать честные ответы на них. Я имею на это право, – с вызовом произнес он. – Вы со мной согласны? Ответьте хотя бы на пару вопросов.

– Что ты хочешь узнать? – спросил Джек.

Нескрываемые страдания Брезача, его душевная незащищенность вызвали у Джека инстинктивное стремление уменьшить его боль.

– Первый и весьма важный вопрос, – невнятно пробормотал юноша. – Вы ее любите?

Джек молчал, но не потому, что хотел поточнее сформулировать искренний ответ – это не составило бы ему труда; он боялся причинить Брезачу дополнительные мучения.

– Черт возьми, Эндрюс, – повысил голос Брезач, – не сочиняйте ничего. Ответьте: да или нет?

– Ну, тогда – нет, – сказал Джек.

– Значит, – произнес юноша, – она для вас – ну, просто развлечение?

– Возможно, ты обрадуешься, узнав, что тебе удалось его сильно испортить.

– Вы ей об этом сказали? – не унимался Брезач.

– О чем?

– Что не любите ее.

– Так вопрос не ставился.

– Я люблю ее, – глухо сказал Брезач.

Он уставился на Джека, следя за его реакцией. Джек молчал. Брезач возбужденно потер руки, как бы согревая их.

– Вы что-нибудь скажете? – спросил Брезач.

– Каких слов ты от меня ждешь? Я должен прийти в умиление?

– Я хочу жениться на ней, – прошептал Брезач. – Я десять раз делал ей предложение. Только формальность мешает нам зарегистрировать брак.

– Что? – с недоумением в голосе произнес Джек.

– Формальность. Она католичка. Ее родители весьма религиозны. Я – атеист. Даже ради нее я не смог бы совершить этот лицемерный шаг…

– Понимаю. – Джек вспомнил Холтов.

Похоже, в Риме религия порождает еще больше проблем, чем в любом ином месте.

– Но она колебалась, – продолжал Брезач. – Каждый уик-энд она отправляется к своим родителям во Флоренцию, и они оказывают на нее давление, принуждают ходить к мессе. Но это – вопрос времени. Она знает, что рано или поздно я пойду на все. Знает, что я не могу без нее жить.

– Ерунда, – отрезал Джек. – Любой человек может прожить без кого угодно.

– Какая гадость! – воскликнул Брезач.

Вскочив, он принялся расхаживать по комнате.

– Гадость. Бездушный цинизм. Это то, из-за чего я ненавижу старость. Если бы я позволил себе стать таким бездушным циником, я бы наложил на себя руки. Лучше умереть до тридцати лет, чем превратиться в человека, подобного вам. Уверен, в моем возрасте вы не были таким. Я вас видел. На экране. Вы тогда еще не начали портиться.

Джек не спускал глаз с Брезача; теперь, когда юноша поднялся со стула, он был способен в любой миг совершить нечто опасное. Джек ощутил, что в нем опять закипает злость. Отчасти это обусловливалось тем, что в каком-то смысле Брезач был прав – в двадцать пять лет Джек не сказал бы, что любой человек может прожить без кого угодно.