Гор Видал - 1876

— Да, но это не то же самое, что история, которая есть у Европы. И ведь я уже говорил, что книга продается из рук вон плохо. Нет, теперь меня интересует настоящая историческая вещь.

Я допустил оплошность, спросив, читал ли он «Саламбо» Флобера.

— Аморальный писатель, наверное, — сурово ответил Твен.

— Но выдающийся стилист…

— Мистер Скайлер, если нужда заставит меня почитать выдающегося стилиста и испытать в связи с этим адовы муки, я обращусь к неисчерпаемым достоинствам нашего собственного автора — Чарлза Френсиса Адамса.

— Но с вашим великим сатирическим талантом, — продолжал я, — вам, думаю, нужно жить здесь, где чего-чего, а уж абсурда сколько душе угодно.

Ответ его последовал мгновенно:

— Мистер Скайлер, никто не в состоянии писать достойную сатиру, если сам не пребывает в хорошем настроении. Так вот, сэр, мое настроение ужасно. А это значит, что я не могу ничего высмеивать. — Серо-голубые глаза были холодны и прозрачны, как лед в третьем бокале «Олд фэшнд», который он крепко сжимал в руке, точно боясь, что его отнимут. — Я хочу взять палку, дубину, топор и разнести все это в клочья.

— Что разнести? — Вот уж не подозревал, что в сердце этого обожаемого публикой насмешника горит такая ненависть.

— Все подряд! Посмотрите на конгрессменов, о которых вы пишете. Все до единого жулики. Вы знаете их девиз? Сложение, деление и молчание. Все они мошенники… а почему? Из-за всеобщего избирательного права. Порочного и нечестивого всеобщего избирательного права!

Теперь слушайте меня внимательно, потому что я из себя выхожу, стоит мне лишь заговорить об этом. Как, спрашиваю я вас, можно жить в стране, где каждый идиот мужского пола двадцати одного года от роду имеет право голоса? И как, спрашиваю я вас, эти полоумные могут сделать равным то, что бог создал неравным? Уверяю вас, нет ничего отвратительнее.

— Так кто же должен голосовать?

— Богатый должен иметь голосов настолько больше бедняка, насколько больше он сумел нажить своим умом и прилежанием.

— Но я где-то прочитал, мистер Твен, то есть, извините, Клеменс, что вы, как и я, практически вылетели в трубу, когда лопнул банк Джея Кука. Как вы считаете, потеряв деньги, мы тут же лишаемся права голоса?

Твен вдруг расхохотался, всю его злость как рукой сняло.

— Что ж, коль скоро мы с вами — два безмозглых дурака, которых поймали со спущенными штанами, то я не думаю, что наши голоса следует принимать в расчет, по крайней мере в течение года.

Появление Брета Гарта в сопровождении нескольких спутников артистического вида прервало нашу милую беседу.

— Надеюсь, вам понравятся зверюшки, мистер Скайлер, — то были последние слова любимого автора и исполнителя этого зверинца.

Прелестный парадокс: хотя сам Твен — один из этих зверей (иначе они бы его не обожествляли, так как ничто истинно чуждое не может быть популярным), он вполне справедливо их ненавидит, а значит, ненавидит самого себя. Если бы у него хватило характера быть непопулярным, он мог бы стать более великим, чем Свифт, новым Вольтером, Рабле. (Может, я перебарщиваю, но Твен меня восхищает.) Как бы там ни было и кем бы он ни стал, сейчас это раненый Калибан, чудище, которое угораздило увидеть собственное отражение в собирательном зеркале — в миллионах своих обожателей-соплеменников. Искусно строя из себя глупца, Твен стал любимым и богатым; он, однако, возненавидел себя, но ему не хватает мужества разбить зеркало или изменить нарочито заурядное выражение лица, которое это зеркало точно отражает.

Хватит! Довольно о Марке Твене. Мне доставляет удовольствие испытывать к нему жалость.

Я превратился в пишущую машину. Джейми накрепко соединил меня с этим шумным и отвратительным механизмом; правда, сам я всего лишь пытаюсь перекричать моими звучными фразами ее стрекот, а управляющий машиной молодой человек воспроизводит мои слова нажатием клавиш.

Вообще-то это восхитительно — видеть, как ваши слова мгновенно превращаются в печатные строки. Но когда смотришь внимательно на страницу текста, тебя охватывает обычный кошмар, общий для всех авторов, каких я когда-либо знал: думаю, они были со мной откровенны. Новая книга поступает из типографии. Автор трясущимися руками открывает ее. Тут же разваливается переплет. Листы выпадают. И что самое страшное, слова напечатаны с ошибками, а строчки стоят не в том порядке. Хаос.

Поэтому я гоняю моего пишущего машиниста, заставляю перепечатывать страницы до тех пор, пока они не удовлетворяют меня полностью.

Я открыто высказываюсь за губернатора Тилдена, изо всех сил пытаюсь опровергнуть ярлыки, наклеенные на него газетой «Нью-Йорк тайме», исследую длинную, ничем не примечательную карьеру Резерфорда Б. Хейса.

Дениз через день аккуратно пишет мне из Ньюпорта; Эмма добавляет постскриптум (логичнее, если было бы наоборот). Беременность развивается нормально. Девочки считают, что сентябрь — самый идиллический месяц в Ньюпорте, потому что магнаты один за другим разъезжаются по домам; даже Макаллистер вернулся в Нью-Йорк с Таинственной Розой в петлице. Странно, что я не вижу ни его, ни Розу. Впрочем, я занят целые дни напролет: пишу, встречаюсь с политическими деятелями, с моим другом Биглоу.

По счастливому совпадению штаб-квартира республиканской партии помещается здесь же, в отеле «Пятая авеню», и я часто вижу в фойе или в Углу таинств председателя национального комитета партии непроницаемого Заха Чендлера. Мы раскланиваемся, но разговариваем редко.

Тилден почти все время в городе (он не ушел в отставку с поста губернатора, за что подвергся сильнейшим нападкам внутри своей партии). Время от времени он, как и Хейс, совершает поездки по стране. Вчера (21 сентября) Тилден удостоился шумной овации в Филадельфии, где на выставке Столетия проводился день штата Нью-Йорк.

Оба кандидата не вызьюают интереса у публики; виной тому, думается мне, газеты. К тому же бесконечные скандалы грантовской администрации подорвали доверие к политике вообще.

Несколько недель назад Белнэп предстал наконец перед судом в сенате, но был полностью оправдан чисто партийным голосованием, поскольку в сенате у республиканцев большинство; публика отнеслась к этому равнодушно. Газеты предпочитают (наверное, вполне разумно) сообщать о таких новшествах, как телефон, о таких леденящих душу ужасах, как последние часы генерала Кастера и его отважного воинства, истребленных индейцами.

Сегодня утром, пройдясь в последний раз по тексту моего очередного еженедельного репортажа, я отправился в «Эверетт-хаус»; в номерах, которые занимает национальный комитет демократической партии, полным-полно политических прихлебал. Телеграфные ленты приносят политические новости со всех концов страны. Суеты хватает, хотя, по словам скептика Биглоу, полезной работы делается не так уж много.