Джеймс Кервуд - Рассказы

Когда все закончилось, Казан и Серая волчица оказались на всей равнине одни. Остатки от стаи утонули во мраке ночи, и те же самые луна и звезды, которые помогли Казану впервые сознать в себе свое право, принадлежавшее ему со дня его рождения, теперь внушили ему, что с этих пор, когда он опять завоет к небу, его дикие собратья уже больше не откликнутся ему из глубины долины.

Он был ранен. И Серая волчица тоже была ранена, но не так тяжело, как Казан. Он был весь искусан и истекал кровью. Одна из его лап жестоко пострадала. Через несколько времени он увидал в лесу огонь. Старый призыв вдруг опять овладел им. Ему вдруг захотелось подползти к костру и почувствовать на своей голове руку молодой женщины, как он чувствовал на себе руку той другой, по ту сторону гребня. И он пошел бы туда и заставил бы идти туда и Серую волчицу, но там был мужчина. Он заскулил, и Серая волчица положила ему на затылок свою теплую морду. Что-то подсказало им обоим, что они – отверженцы, что эта долина, луна и звезды тоже теперь стали против них, и они, поджав хвосты, виновато отправились в лес искать себе убежища.

Казан не мог далеко идти. Улегшись, он все еще чувствовал запах человеческого лагеря. Серая волчица прижалась к нему. Мягким языком она стала ласково зализывать Казану раны. А Казан, подняв кверху голову, стал выть на звезды.

У опушки кедрового и елового леса Пьер Радисон развел огонь. Он был весь в крови от нескольких ран, полученных им от волков, которым удалось ухватиться за него зубами, и чувствовал в груди ту старую, тяжкую боль, значение которой он знал только сам. Он приволакивал ветку за веткой, бросал их в огонь, пока наконец пламя не стало достигать до хвои деревьев, и сделал еще запас и на всю ночь, чтобы дрова находились под рукой.

С саней за ним наблюдала Иоанна, все еще смотря большими глазами от страха и все еще дрожа. Она прижимала к себе ребенка. Ее длинные, тяжелые волосы покрывали в темноте ее шею и плечи и при свете костра, когда она двигалась, казались роскошным, отливавшим блестками покрывалом. Ее молодое лицо в эту ночь казалось почти девичьим, хотя она и была уже матерью. Она сама походила на дитя.

Старый Пьер, ее отец, сбросив последнюю охапку хвороста и еле переходя дыхание, старался засмеяться.

– Теперь уже все, ma cherie! сказала он себе в седую бороду. – Там, на равнине, мы чуть было не погибли. Надеюсь, что с нами этого уже не повторится. Но теперь мы устроимся отлично, и у нас будет тепло. Ну, как? Ты уже больше не боишься?

Он сел рядом с дочерью и ласково стащил мягкий мех, в который был закутан ребенок, которого она держала на руках. Теперь он мог видеть розовые щечки маленькой Иоанны. Глаза большой Иоанны, ее матери, засветились, как звезды.

– Это ребенок нас спас, – прошептала она. – Собаки были разорваны волками в клочья, и я увидела, как они бросились затем на тебя, когда один из них вдруг кинулся к саням. Сперва я думала, что это одна из наших собак. Но это оказался волк. Он прыгнул прямо на нас, но нас защитила медвежья шкура. Он чуть-чуть не вцепился мне в горло, но в эту минуту закричал вдруг ребеночек, и он остановился как вкопанный всего только в одном футе от нас и стал смотреть на нас красными глазами. Я могла бы поклясться еще раз, что это была собака. В одну минуту он отскочил от нас и уже стал драться с волками. Я видела, как он бросился на одного, который уже готовился схватить тебя за горло.

– Это действительно была собака, – ответил старый Пьер, протягивая руки поближе к огню. – Они часто удирают с постов и присоединяются к волкам. Я знаю такие случаи. Моя дорогая, собака – всегда собака, всю свою жизнь. Удары, обиды, даже сами волки – никогда не бывают в состоянии изменить их надолго. Это была в стае одна из таких собак. Она прибежала сюда вместе с ними – захотелось отведать крови. Но, встретившись с нами…

– И она вступила в борьбу с волками за нас, – заволновалась молодая женщина. Она передала спеленутого ребенка отцу и выпрямилась во весь свой рост, высокая и худенькая, насколько можно было рассмотреть ее при свете костра. – Она стала драться за нас и была жестоко ранена, – продолжала она. – Я видела, как эта собака потом еле поплелась отсюда прочь. А что, папа, если она здесь где-нибудь поблизости и умирает?..

Пьер Радисон поднялся на ноги. Стараясь посвистать, он вдруг судорожно раскашлялся. Иоанна не заметила сгустка крови, которая вдруг появилась у него на губах от этого кашля. Она не замечала этого уже шесть дней, пока они ехали от крайнего пункта цивилизации. Именно благодаря этому кашлю и мокроте, которой он сопровождался, Пьер и старался ехать скорее, чем ездили обыкновенно.

– Я уже думал об этом, – сказал он. – Эту собаку здорово искусали, и я не думаю, чтобы она ушла далеко. На-ка, возьми маленькую Иоанну и посиди с ней у огня, пока я вернусь.

Луна и звезды ярко светили, когда он вышел в долину. Невдалеке от опушки леса, на том месте, где час тому назад волки произвели на него и его дочь нападение, он на минуту остановился. Ни одна из его четырех собак не осталась в живых. Весь снег был окрашен их кровью, и их трупы там же и валялись, где их загрызли волки. При виде их Пьер содрогнулся. Если бы волки в своей бешеной атаке не набросились сперва на собак, то что теперь осталось бы от него самого, Иоанны и ребенка? И он пошел прочь и опять закашлял тем тяжелым, глубоким кашлем, после которого всегда у него на губах появлялась кровь.

В нескольких ярдах в стороне он нашел на снегу следы той странной собаки, которая пришла вместе с волками и бросилась на них же в самый отчаянный момент, когда для него уже все казалось потерянным. Это был не ясный след, какой обыкновенно остается на снегу, когда животное бежит. Наоборот, животное бороздило по снегу телом, и Пьер Радисон пошел по тому следу, рассчитывая набрести в конце его на труп этой собаки.

В укромном местечке, у опушки леса, куда дотащился Казан, он еще долгое время после происшествия лежал, напрягши внимание и настороже. Он не чувствовал особенно сильной боли. Он только не имел сил держаться на ногах. Его бока казались парализованными. Серая волчица лежала рядом с ним, свернувшись калачиком, и нюхала воздух. До них доносился запах привала, и Казан мог отлично различить, что там были мужчина и женщина. Он знал, что там, у огня, который просвечивал к нему сквозь заросли сосен и кедров, должна была находиться молодая женщина. Его тянуло к ней. Ему хотелось быть поближе к огню и взять с собой и Серую волчицу, услышать голос этот молодой женщины и почувствовать на себе ее руку. Но там был и мужчина, а для него мужчина, дубинка, плеть, страдания и смерть – были синонимы.