Александр Дюма - Адская бездна. Бог располагает

К концу обеда Юлиус, отчасти с помощью усилия воли, отчасти же благодаря выпитому вину, слегка ожил. К его бледным щекам прилила кровь, глаза заблестели. Он стал говорить обо всем вперемешку – о дипломатии, о венском дворе, об их с Самуилом отрочестве и об их проделках университетских времен.

Он говорил с лихорадочной живостью, похоже обеспокоившей Самуила больше, чем его прежняя апатия.

Самуил поглядывал на то, как пылают скулы Юлиуса, и хмурил брови.

По счастью, трапеза подошла к концу.

Все поднялись из-за стола, и граф фон Эбербах предложил Фредерике руку, чтобы отвести ее в гостиную. Но едва они переступили порог, Фредерика вдруг почувствовала, что рука графа напряглась и рванулась прочь из ее руки.

Юлиус поднес ладонь ко лбу, бормоча:

– Ох, мне дурно, очень дурно.

И прежде, чем его успели поддержать, он рухнул навзничь.

Самуил и Лотарио бросились к нему.

На шум сбежались слуги.

– Скорее! – закричал Самуил. – Это апоплексический удар. Нельзя терять ни минуты. Отнесем его на кровать.

Лотарио и Самуил сами взяли его на руки и отнесли в спальню.

Самуил говорил, что нужно делать, распоряжался, разрывался на части. Прежде чем успели вызвать врача, он взял на себя смелость пустить в ход самые сильные средства, и час спустя сознание мало-помалу стало возвращаться к Юлиусу.

Когда больной открыл глаза, первое, что он сделал, – стал искать взглядом кого-то, сейчас, видимо, отсутствующего в комнате.

Самуил его тотчас понял:

– Ты ищешь Фредерику, не так ли? – спросил он.

Едва заметным знаком Юлиус дал понять, что да.

– Сходите за ней в гостиную, – велел Самуил лакею.

Вбежала Фредерика.

– Спасен! – сказал ей Самуил.

– Ах! Господь внял моей мольбе! – вскричала Фредерика.

– Так вы молились за меня? – проговорил Юлиус слабым протяжным голосом.

– О да, молилась от всего сердца!

– Что ж! Вы все меня спасли: вы – молитвой, ты, Самуил, средствами своей науки, а ты, Лотарио, своими заботами. Я всех вас благодарю.

– Не разговаривай так много! – сказал Самуил.

– Хорошо! Еще только одно слово. Обещайте мне вы оба, Фредерика и Самуил, что не покинете меня, останетесь здесь так же, как Лотарио. Вы же сами видите: если бы вас не оказалось рядом, сейчас я был бы уже мертв. Чтобы выжить, мне необходимо ваше присутствие. Не уходите же, если хотите видеть меня живым.

– Ты истощаешь свои силы, тебе нельзя говорить, – снова напомнил Самуил.

– Я замолчу, когда вы дадите слово, что не уйдете.

– Ну, так мы тебе это обещаем, – сказал Самуил. – Успокойся. Мы покинем тебя не раньше, чем ты выздоровеешь и встанешь на ноги.

– Спасибо! – прошептал Юлиус, и его бледное, осунувшееся лицо утонуло в подушках. Но на губах его проступила улыбка.

В том же самом месяце, в апреле, несколько дней спустя после событий, о которых мы только что поведали, окрестности Ландека и Эбербаха были полны чарующей прелести.

Во всем чувствовалось веселье расцветающей весны. Теплый, живительный воздух ласкал ветви деревьев, побуждая почки скорее распускаться, и лучи помолодевшего солнца смеялись, играя во вьющейся по склонам зелени.

Среди скалистых отрогов, суровость которых смягчали лишь прихотливые узоры плюща и мха, тут и там зеленеющего меж камней, застыла чья-то фигура; то была женщина, немая и недвижная, как эти скалы: она сидела скорчившись, опустив голову на руки. Вокруг нее резвились козы, прыгая и словно танцуя.

То была Гретхен.

Внезапно она вздрогнула и подняла голову.

С дороги, что вилась у ее ног, послышалось пение. Голос, безыскусный и простодушный, напевал цыганскую песенку. Он вдруг проник в самое сердце Гретхен, как воспоминание ее далекого детства. Ну, конечно же, она слышала эту песню, когда была совсем крошкой. В одно мгновение все прошлое предстало перед ней: знакомый напев оживил в душе картины ее бродячей жизни. Да, да, та самая песня, с которой ее укачивали! Тридцать лет минуло с тех пор, но ни единый звук этой мелодии не изгладился из памяти. Она вспомнила ее всю, целиком. Ведь и за сто лет не забудешь песни, что пела тебе твоя мать!

Гретхен вскочила на ноги и склонилась, всматриваясь, над дорогой. Ей хотелось увидеть того, кому хватило одного куплета, чтобы вернуть ей все ее детство.

Она заметила незнакомца, показавшегося ей, наивной поселянке, щеголем, одетым с отменным вкусом и редкостным блеском.

Прохожий и в самом деле был наряжен весьма приметно: ярко-красный жилет, ярко-голубые панталоны, украшенные белоснежным шитьем, и желтый галстук в золотистую крапинку.

Неизвестный направлялся прямо к ней. Когда он ее заметил, у него вырвался радостный жест, как если бы он нашел то, что искал.

Однако он тотчас справился с собой.

– О! Козы! – вскричал он на скверном немецком языке с примесью итальянских и французских словечек. – Какое счастье встретить коз!

С невероятным проворством чужестранец вскарабкался на вершину скалы и, прыжком достигнув Гретхен, отвесил ей поклон. Затем с видом человека, делающего важное дело, он принялся ласкать тех коз, которые не успели разбежаться при его появлении.

– Вы любите коз? – спросила Гретхен, в высшей степени заинтригованная этим странным субъектом.

– Козы и скалы, – изрек неизвестный, – в них вся прелесть жизни. Что до коз, то я их ценю по двум причинам: прежде всего за стремительность, за их прыжки. Видите ли, сударыня, эти самые козы, хоть их и считают животными, от рождения и без всякого труда воплощают собой тот идеал ловкости и силы, которого даже самые достойные из людей не могут достигнуть за всю жизнь ценой самых упорных и тяжких упражнений. Я сам, с тех пор как живу в этом мире, не имел цели более высокой, чем желание уподобиться им. Благодаря своему искусству я добился того, что дает им их инстинкт. Да, сударыня: я как коза!

И, желая продемонстрировать пастушке образец своего умения, он указал ей на козочку, что прыгала по самому краю пропасти:

– Ну-ка посмотрите!

Он встал на четвереньки на том самом месте, где только что резвилось прелестное животное, и принялся кувыркаться через голову.

– Перестаньте! – в ужасе закричала Гретхен.

– Видите, насколько козы превосходят людей, – сказал незнакомец, возвращаясь к ней. – Ведь когда там была ваша коза, вы за нее не боялись. Вы ее уважаете больше, чем меня.

Бойкость его манер несколько озадачивала и раздражала дикарку Гретхен. Но тем не менее этот живой, ловкий субъект нравился нашей суровой труженице, хоть она и сама не могла понять почему.

– Как я уже вам сказал, – продолжал неизвестный, – коз я люблю по двум причинам. Вторая причина – это их бродяжий нрав. Они не могут оставаться на одном месте. И в этом мы с ними похожи. Козы – цыгане мира животных.