Александр Дюма - Адская бездна. Бог располагает

– Барону фон Гермелинфельду? Это имя вашего отца, господин Юлиус?

– Да, – сказал Юлиус.

– Вы сын самого барона фон Гермелинфельда! И я, бедный сельский викарий, удостоился чести принимать у себя сына человека, чье имя прославлено по всей Германии! Сначала я радовался, что вы гостите в моем доме, теперь могу еще и гордиться этим! А вы даже не назвали своего имени!

– Я и вас прошу пока умолчать об этом в присутствии Христианы и Самуила, – сказал Юлиус. – Мы условились с Самуилом держать наши имена в секрете. Мне бы не хотелось показаться мальчишкой, который не способен сдержать слово даже сутки.

– Будьте покойны, – кивнул добряк-пастор, – я сберегу вашу тайну. Но я очень рад, что мы познакомились поближе. Сын барона фон Гермелинфельда? Если бы вы знали, как я им восхищаюсь! Мы часто беседуем о нем с моим ближайшим другом пастором Готфридом, они с бароном были товарищами по учению.

Беседу прервало появление Самуила. Увидев его, Юлиус спросил:

– Что ж, доволен ты своей охотой?

– Я от нее в восторге! Правда, я ничего не убил, – продолжал он, смеясь, – зато нашел норы и обнаружил следы.

В эту минуту вошла Христиана.

Молодые люди еще накануне объявили, что в обратный путь они отправятся после завтрака.

И вот все сели завтракать: пастор, втайне смакуя только что узнанную новость, лучился тихой радостью, Юлиус воспарял в мечтах, Христиана была сурова, а Самуил – чрезвычайно весел.

Когда принесли кофе, пастор бросил на Юлиуса ласковый умоляющий взгляд.

– Неужели, – сказал он, – вам необходимо так скоро возвращаться в Гейдельберг? Если вы спешите получить ответ на ваше послание, почему бы не подождать его здесь? Ведь здесь вы получите его часа на два раньше.

– Что до меня, – вмешался Самуил, – то я никак не могу остаться. Разумеется, было бы очень приятно провести всю жизнь под этим мирным кровом, наслаждаясь вашим гостеприимством, развлекаясь охотой и дыша свежим воздухом. Но у меня уйма дел, а теперь в особенности. Я занят одним исследованием и не намерен допускать перерыва в моей работе над ним.

– Но в таком случае, может быть, господин Юлиус…

– О, Юлиус волен распоряжаться собою. Однако и ему не мешало бы вспомнить, что в долине его также ждут дела.

Христиана, до сих пор молчавшая, пристально глядя на Самуила, спросила:

– Неужели эти дела так неотложны, что господин Юлиус не может подарить нам хотя бы один день?

– Вот именно! Помоги мне убедить его, дитя мое! – весело подхватил пастор.

– Ах, так против меня открыты военные действия? – Самуил продолжал смеяться, но взгляд, брошенный им на Христиану, сказал ей многое. – Да еще двое на одного – силы неравны. Однако я не сдамся, и если фрейлейн позволит мне сказать Юлиусу пару слов наедине, чтобы получше напомнить ему о долге, призывающем его в Гейдельберг…

– Что ж, действуйте, – произнесла Христиана с презрением.

Самуил отвел Юлиуса в сторонку.

– Ты мне доверяешь? – зашептал он. – Разве когда-нибудь тебе случалось раскаиваться в том, что ты следовал моим советам в тех или иных обстоятельствах своей жизни? Так вот, поверь мне и сейчас. Не поддавайся слабости! Сам видишь, наша рыбка клюет. Но берегись: если ей слишком потакать, можно все испортить. Едем со мной, заставь ее поскучать, пусть одиночество и неуверенность поработают на тебя. Твое отсутствие сейчас приблизит тебя к цели куда вернее, чем присутствие. С другой стороны, вспомни и о том, что в субботу, а точнее, в воскресенье, в час ночи состоится Генеральная ассамблея Тугендбунда. Не вздумай проспать ее, раскиснув среди услад Капуи! Кто ты такой, в конце концов: мужчина, любящий свою родину, или ребенок вроде Лотарио, цепляющийся за юбку? А впрочем, поступай как знаешь, ты же вполне свободен.

Юлиус возвратился к столу, погруженный в задумчивость.

– Ну, и как? – спросил пастор.

– Должен признаться, – отвечал Юлиус, – что его доводы были весьма убедительны.

Физиономия священника огорченно вытянулась, а Самуил бросил на Христиану торжествующий взгляд.

– Не отчаивайтесь, отец, – сказала Христиана, смеясь и скрывая невольный трепет. – Теперь моя очередь пошептаться с господином Юлиусом. Не правда ли, это будет только справедливо?

– Весьма справедливо! – вскричал добрейший пастор, не подозревая, что за драма разыгрывается перед его глазами под видом безобидной комедии.

Христиана отошла с Юлиусом подальше от стола:

– Послушайте. Мне не потребуется долгая речь. У меня к вам всего одно словечко, и если оно не перевесит всех советов вашего господина Самуила, пусть так: это будет означать, что я вовремя произвела поучительный опыт. Вчера, среди руин Эбербаха, вы мне задали один вопрос, на который я не смогла сразу ответить. Если вы останетесь, я отвечу на него.

– О да! – закричал Юлиус. – Я остаюсь!

– Браво, Христиана! – обрадовался пастор.

– Я так и полагал, – холодно процедил Самуил. – И когда же ты вернешься?

– Ну, завтра, наверное, – сказал Юлиус. – Самое позднее послезавтра. Ответ моего отца придет завтра, не так ли, господин Шрайбер?

– Да, да, – кивнул пастор, – именно завтра. А вы, господин Самуил, не раздумали уезжать? Пример вашего друга не поколебал вас?

– О, меня поколебать трудно! – заявил Самуил. – Я никогда не меняю своих решений.

Христиана притворилась, будто не заметила угрозы, скрытой в этих словах, и как нельзя более естественным тоном сказала:

– А вот и лошади.

Действительно, кони Самуила и Юлиуса уже стояли оседланные у решетчатой ограды.

– Отведите назад в конюшню лошадь господина Юлиуса, – приказала девушка служанке, державшей их обеих под уздцы.

Самуил перехватил уздечку своего коня и вскочил в седло.

– Но в воскресенье ведь нет занятий, – сказал ему пастор. – Мы будем ждать вас и господина Юлиуса.

– Что ж, до воскресенья, – бросил Самуил суховато. – До завтра, Юлиус. Да не забудь о субботе.

Отвесив поклон Христиане и ее отцу, он дал лошади шпоры, и она понеслась галопом.

Почти сразу после этого прискакал курьер, и пастор передал ему письмо Юлиуса.

– Если вернешься завтра до полудня, получишь сто флоринов, – сказал ему Юлиус, – пока же вот тебе двадцать пять, в задаток.

Посланец так и застыл на месте, выпучив глаза, изумленный от радости, а потом вдруг сорвался с места и стремглав унесся вдаль.

Во вторник вечером Юлиус в Гейдельберг не вернулся.

Самуил усмехался про себя. Он того и ждал. Но прошла среда, миновал четверг – Юлиус все не ехал. Самуил, охваченный свойственной ему горячкой работы, не обратил на это обстоятельство никакого внимания. Однако в пятницу, когда для него наступил час отдыха, он почувствовал легкое беспокойство. Что могло означать это затянувшееся отсутствие? Он взял перо и стал писать Юлиусу письмо: