Хуан Гойтисоло - Цирк

Взаимоотношения двух этих юнцов – слабого и сильного – тоже могут показаться читателю знакомыми. С такою же восторженной преданностью относится в «Ловкости рук» Давид к своему будущему убийце Агустину, так же гипнотизирует безвольного Пабло мужественность Атилы в «Цирке». Приверженность Гойтисоло к этой коллизии неудивительна: фашистское государство, построенное на насилии и пропитанное насилием, непрерывно вырабатывает два человеческих типа – добычу и хищника, жертву и палача. Ни один из этих типов не может существовать без другого, в каждом из них находит воплощение античеловечность общества.

Почерк писателя ощущается в любой детали. Иллюзорность надежд Сатурио подчеркнута тем, что его малышка погибает в разгар празднества, и обезумевший отец с умирающей девочкой на руках мечется среди карнавальных масок. Или в конце романа, когда Антонио вручает Метралье украденные деньги и тот, назначив встречу через два часа, удаляется по молу: «Вдруг он подпрыгнул, сделал сальто, словно акробат, и с хохотом исчез за решеткой». Ничего еще не известно; читатель, как и Антонио, не ждет обмана от Метральи, но эта клоунская выходка как бы приоткрывает его скрытое родство с неверной, предательской стихией скоморошества, и тяжелое предчувствие сжимает сердце…

Еще громче, чем в предыдущих романах, звучит в «Прибое» сатирическая нота. Верный своему правилу – не вмешиваться в повествование, автор добывает плакатную выразительность простым столкновением трескучей государственной фразеологии, зазывного языка газет и реклам с бесстрастным языком фактов. «Ни одного очага без огня, ни одного испанца без хлеба», – гласит лозунг на вокзальной стене, высящейся над предместьем. Глядя на эту надпись, вскрывает себе вены старик Эваристо, ветеран пяти войн, выселенный из лачуги. Другое место: голодная семья Антонио с нетерпением ожидает неизменной пшеничной похлебки. По радио – голос диктора, читающего рекламы: «Сосиски… Ветчину… Колбасы… Покупайте только у «Астурианы». А вот подготавливают предместье к прибытию его превосходительства сеньора депутата – целая бригада рабочих завешивает коврами и полотнищами грязные стены убогих хижин.

Вспомним начало «Ловкости рук» – там даже настоящие дома казались декорациями; блуждая в тумане всеобъемлющей лжи, автор порою и сам готов был утратить чувство реальности. Иное отношение к миру в «Прибое»: ненавидя фальшь не меньше прежнего, Гойтисоло умеет рассмотреть то подлинное, что ею скрыто. За коврами и полотнищами, за плакатами и декорациями открывается действительная жизнь – горькая, но несомненная. Нет, не все в человеческих отношениях разъедено затопившей страну ложью – здесь, в рабочем квартале, это обнаруживается очевиднее, чем где-либо. Есть звериная борьба за существование, но есть также простейшая солидарность бедняков, и, когда Эваристо лишается жилья, соседи – такие же нищие, как он, – наперебой зовут его к себе.

Под внешностью «настоящего мужчины» может скрываться лживый сутенер. Но внешность бывает обманчива и по-другому. Содержатель таверны Маньо – трактирщик как трактирщик, только что позволяет посетителям сидеть, ничего не заказывая. Но стоит зашедшим как-то в таверну незнакомцам затянуть суровую песню – ее сложили в концлагере пленные республиканцы, – как Маньо подхватывает ее. Из-под будничной оболочки выступает старый боец, ничего не забывший.

Но главное завоевание Гойтисоло в «Прибое» – образ Хинера. Рисуя этого человека – в прошлом участника борьбы за республику, узника фашистских лагерей, – он предельно сдержан. Одинокий в собственной семье, не умеющий найти общий язык с сыновьями, в чем-то наивный, а подчас даже жалкий, Хинер вначале кажется фигурой трагической. Лишь постепенно начинаешь ощущать, какая сила таится в способности Хинера постоянно думать об окружающих его бедняках предместья, страдать за них, искать путей к их объединению. Все пережитое не смогло убить в нем эту способность, и достаточно малейшего толчка – письма из Франции, в котором рассказывается об успехах организованного рабочего движения, – чтобы Хинер попытался действовать, собрать друзей, начать все сначала.

Писатель подвергает этого героя тягчайшей проверке в глазах читателя. На тайном собрании Хинер стремится убедить друзей приступить к действиям, говорит о необходимости борьбы – а из репродуктора, включенного для маскировки, несется, словно передразнивая его, речь какого-то официального лица, звучат как будто бы те же самые слова – о борьбе, о социальной справедливости… Снова фальшивомонетчики пытаются подменить истинные ценности, однако теперь это не удается, потому что люди не только слышат слова, но и знают, что за ними стоит. За одними словами – мертвая бутафория, за другими – вещи, которые нельзя подделать, которые всегда настоящие: любовь к ближним, жажда человеческого братства, тепло тридцати миллионов сердец. Из поединка с ложью Хинер выходит победителем.

Гойтисоло не был бы самим собой, если бы эта сцена увенчалась полной победой Хинера – созданием организации. Верный жестокой правде, писатель свидетельствует: путь труден, и очень много еще нужно сделать, чтобы преодолеть страх, неверие в свои силы, чтобы найти дорогу к молодежи, томящейся от пустоты и бесцельности жизни. Еще много ударов и разочарований подстерегает Хинера, но он не сдастся, не успокоится, не вернется «на круги своя».

Роман кончается. Ничто как будто не изменилось в жизни предместья. Антонио покорился своей судьбе, Хинер, кинувшийся с кулаками на жандармов, выселявших Эваристо, схвачен и увезен в полицию, а сын Сатурио, Карлитос, избранный из всех детей предместья для произнесения приветственной речи в честь сеньора депутата, послушно зубрит чужие напыщенные слова.

Однако тщательно подготовленный спектакль, долженствовавший изобразить благоденствие трудящихся и преданность их франкистскому режиму, позорно проваливается. Карлитос, которому в последний момент вдруг представилась вся жизнь родного предместья, не может выговорить ни слова из подготовленной речи. Суровым молчанием провожают бедняки представителей власти. И тут происходит нечто необычное для Гойтисоло: в повествование врываются стихи – гремящие, как трубный глас, строки Антонио Мачадо:

Слово «родится» в оригинале стоит в настоящем времени. Новая, молодая Испания рождается сейчас, в грязи и в крови, на улицах тех предместий, о которых рассказывал Хуан Гойтисоло.