Луи-Фердинанд Селин - Смерть в кредит

У меня просто пугающие наклонности, это было неоспоримо и ужасно. Да, он уже не знал, как меня спасти… Я же не знал, как искупить свою вину… Ведь бывают же безгрешные дети.

От малыша Андре плохо пахло, от него исходил запах еще более едкий, чем от меня, запах настоящей бедности. Он отравлял воздух в своих складах. Его тетка сама подстригала ему волосы ножницами, в результате на голове у него получалось что-то вроде газона с торчащим пучком волос спереди.

От пыли, которой он дышал, корки в его носу превращались в настоящую замазку. От них невозможно избавиться… Любимым его развлечением было их сдирать, а потом потихоньку есть. Из-за того что он сморкался в ладонь и постоянно пользовался ваксой, козявки становились абсолютно черными, как номера.

Малышу Андре нужно было обработать по меньшей мере триста коробок за день… Он изо всех сил таращил глаза, чтобы лучше видеть в этой каморке. Его штаны держались только на веревочках и булавках.

С тех пор как я стал выполнять роль лебедки, он больше не спускался в отделы, ему это было только на руку. Он избегал пинков. Он приходил со двора, пробирался мимо консьержки по черной лестнице… Если «регистрационных номеров» было слишком много, я задерживался, чтобы помочь ему. В такие моменты я снимал башмаки.

Здесь, в этом углу, можно было спокойно поговорить. Мы устраивались между двумя балками, стараясь, из-за его носа, укрыться от сквозняка.

Что касается ног, то ему везло. Андре больше не рос. Двое его братьев жили у другой тетки, в Лиля. Сестры остались в Обервилье [48] с его стариком. Его папаша проверял газовые счетчики в районе… Он почти не видел сына, у него не было времени.

Иногда мы показывали друг другу свои члены. Кроме того, я рассказывал ему новости о том, что затевается в отделах, кого собираются уволить, всегда были субъекты, висевшие буквально на волоске… эти придурки только и думали, как бы сожрать друг друга… какую бы пустить грязную сплетню… или обсуждали множество способов, при помощи которых можно рассмотреть задницу покупательницы, когда она садится.

Среди девушек на посылках попадались довольно порочные… Они иногда специально так ставили ногу на лесенку, чтобы все было видно, и убегали с хихиканьем… Одна из них, когда я проходил мимо, показывала мне свои подвязки… Она издавала звуки, как будто сосала… Я поднялся наверх, чтобы рассказать об этом Андре… Мы рассуждали о том, что может быть у нее между ног. Сильно ли оттуда течет? желтое? красное? жжется ли? А какие ляжки? Мы тоже издавали звуки языком и слюнями, имитировали поцелуй… Но все же мы обрабатывали от двадцати до тридцати кусков материи в час. Малыш Андре научил меня одной хитрости – главному, когда разворачиваешь материю с одного конца… После первого надреза надо наискось немного отвернуть атлас. И именно так аккуратно и точно закрепить… Нужно уметь не запачкать гладкую лицевую сторону… Сперва надо вымыть руки. Это настоящее искусство.

Дома понимали, что мне долго не продержаться у Берлопа, что мой дебют не удался… Лавлонг, встречая маму то там, то тут в квартале, когда она делала покупки, все время наговаривал на меня. «Ах! Мадам, ваш мальчик не злой, это верно! Но какой же он легкомысленный!.. Ах! как вы были правы!.. Безмозглая голова!.. Я просто не знаю, что с ним делать!.. Он все портит. Все, до чего ни дотронется!.. О! ля! ля!..»

Это была ложь, грязная клевета… Я прекрасно это осознавал. Мне уже было все равно! Эта вонючая трепотня нужна лишь для того, чтобы я еще больше ишачил!.. Он использовал моих родителей… Потому что они еще могли меня содержать… Он обесценивал мою работу, чтобы заставлять меня вкалывать бесплатно. Я мог говорить и делать что угодно, мои старики все равно не поверили бы мне, только орали бы еще больше…

Малыш Андре, как бы он ни был плох, все же зарабатывал тридцать пять франков в месяц. На большее он не был способен… Мой отец ужасался, думая о том, что меня ждет в будущем. Где я смогу устроиться? Он себе не представлял… Для контор я не подходил… Вне всякого сомнения, еще больше, чем он!.. У меня совсем не было образования… Если я буду отлынивать от торговли, все полетит к чертям! Он отпускал язвительные замечания… Просил пощадить его… Однако я делал все что мог… Не жалел себя… Приходил в магазин на час раньше… Только чтобы быть на хорошем счету… Уходил позже всех… И все же обо мне сложилось плохое мнение… Я делал только глупости… Я был в панике… Я все время ошибался…

Нужно пройти через все это, чтобы до конца понять себя…

Теперь мне часто встречаются недовольные… Но это всего лишь несчастные задолбанные задницы… мелкие людишки, неудачники, цепляющиеся за наслаждения… Их злоба, как укус клопа… За нее не надо платить, она достается почти даром… Жалкие недоумки…

Откуда им знать это… Не из лицея же… Трепотня, блеф. Настоящая ненависть идет изнутри, из молодости, растраченной на непосильную работу. Такую, от которой сдыхают. Только тогда она будет так сильна, что останется навсегда. Она проникает всюду, ее достаточно, чтобы отравить все, чтобы победить всю подлость среди живых и мертвых.

Каждый вечер, когда я возвращался, моя мамаша интересовалась, неужели я еще не получил жалованье… Она все время готовилась к худшему. За ужином об этом начинали говорить снова. Эта тема была просто неисчерпаема. А если я вообще его никогда не получу?..

Эти разговоры, особенно во время еды, были очень тяжелы для меня. Я почти не осмеливался просить добавки. Я торопился покончить с едой. Моя мать тоже ела быстро, тем не менее я ее раздражал.

«Фердинанд! Сколько раз тебе говорить! Ты даже не замечаешь, что ешь! Ты глотаешь, не прожевывая! Ты жрешь, как собака! Посмотри на себя! Ты же весь прозрачный! Зеленый!.. Разве это может пойти тебе на пользу? Для тебя делают все, что могут, но ты только понапрасну переводишь пищу!»

На складе у малыша Андре было относительно спокойно. Лавлонг почти никогда туда не поднимался. Если он исправно писал номера, ему особенно не надоедали.

Андре любил цветы, что часто бывает с убогими, он привозил их из деревни и расставлял в бутылки… Он украсил ими все балки своего чердака… Однажды утром он привез огромную охапку боярышника. Все это видели… Было решено, что подобное непозволительно. Все так долго обменивались мнениями по этому поводу при Лавлонге, что тот сам решил подняться и посмотреть… Андре изругали и заставили выбросить все во двор…

Внизу, в больших отделах, работали только старые козлы, «экспедиторы». Я никогда не видел более лицемерных и склочных ублюдков… А им впору было бы подумать о мире ином.

Там был один продавец, долговязый Магадю из «Парижской доставки», козел из козлов. Он и настроил против меня Андре… испортил наши отношения… Они часто вместе шли по дороге из Порт де Лиля… Он сделал все, чтобы Андре почувствовал ко мне неприязнь… Это было нетрудно: тот легко поддавался влияниям. Сидя часами в одиночестве в углу своего хранилища, он весь издергался. Стоило кому-то что-нибудь наболтать, дать понять ему, что он в опасности… Его было уже не переубедить… Неважно, что это было вранье… Придя к Андре, я нашел его возмущенным…