Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)

Гавроша страшно бесило то, что его пистолет был без собачки; он то и дело приставал к мятежникам, чтобы они дали ему ружье.

– Дайте же мне ружье! Я тоже хочу ружье!.. Почему вы не даете мне ружья? – кричал он изо всех сил.

– Тебе ружье? – удивился один из них.

– А почему же нет? – спросил мальчик.

Предводитель пожал плечами и сказал:

– Когда все взрослые запасутся ружьями, тогда лишние раздадут и ребятишкам.

Гаврош с гордым видом обернулся к нему и крикнул:

– Как только тебя убьют, я возьму твое ружье.

– Мальчишка! – крикнул тот.

– Молокосос! – ответил Гаврош.

Современные газеты, сообщавшие, что баррикада на улице Шанврери, названная ими сооружением «почти неодолимым», достигла уровня второго этажа кабака, сильно ошибались. В действительности эта баррикада не превышала шести-семи футов. Она была устроена таким образом, что защитники ее могли, по желанию, взбираться на самый ее верх, благодаря четырем рядам камней, образовавшим ступени с внутренней стороны. С фронта эта баррикада действительно казалась неприступной, представляя очень внушительный вид, так как она была составлена из правильно сложенных камней и бочек, соединенных бревнами и досками, просунутыми в массивные колеса телеги известного заводчика Ансо и омнибуса. Чтобы иметь возможность произвести, в случае необходимости, вылазку, между стеной одного дома и самым отдаленным от кабака краем баррикады было оставлено отверстие, в которое мог протиснуться один человек. Дышло омнибуса при помощи веревок было утверждено стоймя; к нему было прикреплено красное знамя, развевавшееся над баррикадой.

Вся работа по сооружению баррикады совершилась в какой-нибудь час, без всякой помехи; горсть бунтовщиков не была смущена появлением ни одной лохматой шапки или штыка. Немногие буржуа, рискнувшие пройти по охваченной мятежом улице Сен-Дени, ускоряли шаги, лишь только взгляд их встречал баррикаду в улице Шанврери.

Ружья и карабины бунтовщиков на улице Шанврери были заряжены все сразу, но без торопливости. Затем, когда баррикады были воздвигнуты, ружья заряжены, часовые расставлены, бунтовщики, укрепившиеся в этих улицах, по которым никто посторонний уже не проходил, окруженные безмолвными, точно вымершими домами, ни одним звуком не выдававшими присутствия в них живых людей, окутанные сгущающимися сумерками, застывшие в безмолвии, в котором чувствовалось приближение чего-то страшного, трагического, одинокие, вооруженные, спокойные, полные решимости, – ждали неизбежного.

Наступила наконец и ночь, но никто не являлся к баррикаде. Слышался лишь какой-то смутный гул, и по временам доносился треск ружейной пальбы – редкий, довольно слабый и отдаленный. Этот продолжительный роздых показывал, что правительство собирается с силами. Пятьдесят бунтовщиков на улице Шанврери поджидали шестьдесят тысяч противников. Они позаботились, чтобы в верхнем этаже и в мансарде не горел огонь. Гаврош оказался сильно озабоченным. На улице Бильетт к бунтовщикам присоединился один незнакомец, и теперь он только что вошел в нижнее помещение кабака и сел за стол, стоявший в тени. На его долю выпало ружье большого калибра, которое он теперь, сидя на стуле, держал между колен. Гаврош, до этой минуты развлекавшийся столькими «забавными» делами, не успел заметить этого человека на баррикаде. Но когда доброволец вошел в кабак, Гаврош машинально следил за ним глазами, любуясь его оружием, потом вдруг, когда незнакомец сел, мальчик вскочил со своего места. Всякий, кто наблюдал бы за этим человеком с первого момента его появления у баррикады, мог бы заметить, что он с каким-то особенным вниманием рассматривает как самих бунтовщиков, так и то, что они делают; теперь же, войдя в кабак, он как бы сосредоточился на себе самом и точно ничего не видел из происходящего вокруг него. Гаврош подошел к задумчивому незнакомцу и стал вертеться вокруг него на цыпочках, как ходят вокруг человека, которого боятся разбудить. При этом на его детском лице, одновременно наглом и серьезном, легкомысленном и глубоком, веселом и скорбном, замелькали все гримасы, свойственные лицу старому и выражающие мысли вроде следующих: «Ба!.. Не может быть!.. Это мне, наверное, только так кажется… чудится… А может быть… Да нет, это невозможно!.. А вдруг это тот?.. Нет, нет, вздор!» Гаврош раскачивался на пятках, сжимал засунутые в карман кулаки, повертывал шею, как птица, и выражал оттопыренною нижней губою всю свою прозорливость. Он был озадачен, поражен, неуверен, ослеплен. Он имел вид начальника евнухов на невольничьем рынке, вдруг открывшего Венеру среди неуклюжих толстух, или вид знатока, заметившего в куче мазни кисть Рафаэля. В нем одновременно работали и пронюхивающий инстинкт, и сопоставляющий ум. Очевидно, Гаврош натолкнулся на важное открытие.

В ту самую минуту, когда возбуждение Гавроша достигло высшей степени, его окликнули:

– Гаврош, ты малыш, и тебя не увидят. Выйди из баррикады, прошмыгни вдоль домов, поболтайся по улицам, потом вернись и расскажи все, что увидишь и услышишь.

Гаврош выпрямился.

– А, – сказал он, – значит, и малыши на что-нибудь да годятся? Это очень приятно!.. Хорошо, я пойду. А пока вы доверяетесь малышам, остерегайтесь взрослых…

И, подняв голову, Гаврош украдкой указал на незнакомца и шепотом прибавил:

– Видите вы этого человека?

– Ну?

– Это шпион. Недели две тому назад этот самый человек стащил меня за ухо с карниза Королевского моста, где я сел подышать воздухом.

Анжольрас с живостью отошел от гамена и шепнул несколько слов портовому рабочему. Тот вышел из залы и через несколько минут вернулся с тремя товарищами. Эти четыре широкоплечих носильщика незаметно встали позади стола, на который облокотился человек с улицы Бильетт, очевидно готовые броситься на него по первому знаку Анжольраса.

Последний подошел к незнакомцу и спросил его:

– Кто вы такой?

При этом неожиданном вопросе незнакомец встрепенулся. Взглянув своими проницательными глазами в самую глубь кротких глаз Анжольраса, он, вероятно, прочел в них его мысль. Улыбнувшись затем презрительной и выразительной улыбкой, он с высокомерной важностью сказал:

– Я угадываю, что это значит… Да, это так.

– Вы – шпион?

– Я – агент власти.

– Ваше имя?

– Жавер.

Анжольрас сделал знак четырем носильщикам, и, прежде чем Жавер успел обернуться, его схватили, свалили, связали и обыскали. У него нашли маленькую круглую карточку, вставленную между двух стекол, на одной стороне которой был изображен герб Франции с надписью: «Бдительность и неусыпность», а на другой – следующее свидетельство: «Жавер, инспектор полиции, пятидесяти двух лет…», внизу была подпись тогдашнего префекта полиции Жиске.