Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)

Голос его звучал так низко, точно от волнения он затруднялся говорить или же его душила затаенная ненависть. Чаллонер заметил, как толстые жилы надулись у него на руках, когда он сжал кулаками край столика.

– Мсье, – продолжал Дюран, – мы пришли за собакой. Намерены ли вы отдать нам ее добровольно?

– Я уже вам сказал, что уплачу за нее все что следует, Дюран, – ответил Чаллонер. – Могу даже немного добавить.

– Нет. Собака моя – и кончено! Отдаете вы мне ее сейчас?

– Нет!

Не успело еще это слово слететь с губ Чаллонера, как Дюран вдруг сразу всей тяжестью навалился на стол. Чаллонер не ожидал этого маневра. Пользуясь неожиданностью произведенного впечатления, рыча от бешенства и ненависти, зверолов накинулся на Чаллонера, и тот упал прямо на пол под тяжестью навалившегося на него великана. Столик вместе с лампой опрокинулся. Пламя вспыхнуло и погасло, и вся хижина погрузилась в темноту, лишь слегка разжиженную светом звезд, проникавшим через единственное окно.

В ту же минуту на них обоих навалилась еще и вся тяжесть Граус-Пита, и его большие пальцы стали шарить в темноте по телу Чаллонера, отыскивая его шею. Он наткнулся сперва на бороду Дюрана, а затем рука его перескользнула на Чаллонера и, наконец, нашла то, чего искала. Но… хватка руки его не состоялась. С его губ вдруг сорвался отчаянный, раздирающий душу крик, и одновременно с этим воплем в темноте раздался вдруг звук сомкнувшихся челюстей, впившихся в какую-то массу. Дюран услышал этот звук и, напрягши все свои гигантские силы, отцепился от Чаллонера и быстро вскочил на ноги. Чаллонер как молния бросился к своей койке и, вытащив из-под подушки револьвер, направил его на своих врагов.

Все это произошло необыкновенно быстро, всего в несколько секунд. Не прошло еще и полминуты с того момента, как был опрокинут стол, как Чаллонер уже с ужасом представлял себе другую сцену, свидетелем которой был у Нанетты Дюран. И вдруг теперь, опять, в этой темной избушке…

Он услыхал стон и звук падения чьего-то тела.

– Мики! Мики! – заорал он во все горло. – Сюда! Сюда!

Он бросил револьвер и кинулся к двери, широко распахнув ее перед собою.

– Прошу вас, – обратился он к своим героям. – Убирайтесь вы отсюда поскорее! Уходите скорее, иначе он вас обоих съест!

Какая-то тень пробежала мимо него и утонула в объятиях ночи. Он знал, что это был Дюран. Потом одним прыжком он бросился к теням, катавшимся в одной общей массе на полу, и обеими руками вцепился в загривок Мики, стараясь оттащить его от Граус-Пита и крича на него изо всех сил. Затем он увидел, как Граус-Пит подполз к двери, поднялся на ноги, на мгновенье черной тенью выделился на звездном небе и вдруг утонул в зиявшей перед ним темноте. Затем Чаллонер коснулся рукой разгоряченного тела Мики, и мускулы собаки вдруг ослабели, и она завиляла ему хвостом. В течение целых двух или трех минут Чаллонер продолжал стоять на коленях перед Мики, а потом поднялся на ноги, запер дверь и зажег снова лампу. Все это время Мики не шелохнулся. Он лежал, вытянувшись на животе во всю длину, и, положив голову между передними лапами, глядел на Чаллонера так, точно хотел задать или разрешить какой-то тревоживший его вопрос.

Чаллонер протянул к нему обе руки.

– Мики! – позвал он его к себе.

В одно мгновенье Мики вскочил на ноги и прыгнул к нему на грудь, а Чаллонер обнял собаку, стал ее ласкать и еще долго не мог оторвать глаз от пола. Там виднелись какие-то темные лужи и куски разодранной одежды.

– Мики, дружище! – наконец воскликнул Чаллонер. – Как мне тебя благодарить!

Партия Чаллонера, состоявшая из трех запряжек и четырех человек, на следующее же утро двинулась на северо-запад, имея своим конечным пунктом вновь учрежденный пост у устья реки Кокрейны, впадавшей в Оленье озеро. Через час после ее отправления выехал на пяти собаках и сам Чаллонер, направляясь к Джексонову Колену. С ним следовал один из индейцев, состоявших на службе у Мак-Доннеля. Этому индейцу было поручено доставить Нанетту в Форт-Огод.

Мики вывели из хижины и привязали к задку саней только в самый последний момент перед отъездом. Увидав пятерых запряженных собак, усевшихся на задние ноги и ожидавших сигнала к отправлению, он ощетинился и зарычал. Но скоро под влиянием нескольких успокоительных слов Чаллонера он понял, что эти собаки не были его врагами. В пути же он от подозрительной терпимости скоро перешел к тому, что стал даже интересоваться, как они тянули сани и как вообще себя держали. Запряжка была дружная, в ней нисколько не было волчьей крови, и потому собаки с ним не грызлись.

События последних двадцати четырех часов так быстро развернулись перед Мики, что его настроение все время оставалось тревожно-напряженным даже и тогда, когда Форт-Огод, наконец, далеко остался позади. Мозг собаки был наполнен целым калейдоскопом странных и захватывавших картин и образов. Где-то далеко-далеко, почти совершенно неразличимо, перед ним вставали образы тех дней, когда он еще не был пленником у Жака Лебо. Даже воспоминания о Ниве стали как-то сами собой стираться под натиском впечатлений, связанных с хижиной Нанетты и Форт-Огодом. И картины, которые вырисовывались теперь в его мозгу, все время представляли перед ним никогда раньше не виданных им людей, собак и множество еще других вещей, назначения которых он еще не понимал. Тот мир, который Мики представлял себе теперь, вдруг оказался для него заполненным целыми полчищами разных Анри Дюранов, Граус-Питов и Жаков Лебо, тех двуногих зверей, которые били его, мучили и заставляли жестоко защищаться, чтобы он не потерял свою жизнь. В своем мщении он уже не раз попробовал человечьей крови. Теперь он невольно поджидал таких же новых встреч. Запечатлевшиеся в его сознании образы говорили ему о том, что эти злобные создания находятся везде и что их надо остерегаться. Порой ему казалось, что они так же бесчисленны, как и волки; и тогда он видел перед собой толпу, собравшуюся вокруг той клетки, где он загрыз своего соперника.

Во всем этом взбаламученном и волновавшем его море призраков выделялись только один Чаллонер, одна Нанетта и один ее ребенок. Все остальное было бесформенным хаосом, полным коварных угроз. Два раза случалось так, что индеец подходил к Мики сзади, и оба раза Мики резко оборачивался со свирепым рычанием назад. Чаллонер видел все это и понимал.

Но даже и из тех образов, которые вставали в разгоряченном мозгу у Мики, с особой для него желательностью резко выделялся только один, наиболее ясный и определенный. Это был образ Нанетты. Да, она выделялась резче, чем даже сам Чаллонер. В Мики жила еще память о ее нежных руках, об ее мягком, ласковом голосе; о запахе, исходившем от волос, одежды и тела; и ему казалось, что ребенок – часть женщины и так же неотделим от нее, как и палец от руки. И эту-то часть сознания Мики Чаллонер и не мог никак в нем понять, и она-то и озадачивала его в один памятный вечер, когда он остановился по пути и расположился на ночевку. Он долго сидел у костра, делал попытки вернуть былую дружбу тех дней, когда Мики был еще щенком. Но ему это удавалось только отчасти. Казалось, Мики ничего не хотел, кроме отдыха – так напряжена была вся его нервная система. Все время собака посматривала на запад и ловила носом долетавший оттуда ветер. Он внюхивался в него и тихо скулил. И так сильно было недоумение Чаллонера, что он решил привязать его на ночь около своей палатки.